– Мидас, боги посмеялись надо мной! Сначала они мне дали все, о чем я просил их в молитвах и мечтах… А теперь я понял, что беспокоил их глупостями…
Он закашлялся, из горла его черной струей хлынула кровь.
– Мне страшно, Мидас, – прошептал, захлебываясь, неустрашимый Александр. – Я отхожу… Или это мир погибает?
– Александр Игнатьич!.. Александр Игнатьич! – заполошно кричала Надя. – Сафонов звонит – у вас перекрыта линия. «Бетимпексовцы» обстреляли машину, в которой ехала Марина Сергеевна… Она ранена…
Сергей Ордынцев:
СДЕЛКА
Марина была убита сразу, одной пулей. Я это понял, пока бежал к ним. Она лежала поперек дороги, и в ее позе была стылая неподвижность, окончательная.
Марина – мертвая?! Навсегда? Какой-то жуткий навязчивый сон. Долгий тошнотворный кошмар. Мы же с тобой, Марина, говорили полчаса назад по телефону! Господи, я же просил тебя…
Кот стоял перед ней на коленях, гладил по волосам, он тихонько неразборчиво разговаривал с ней.
Огромный бородатый мужик с пушистой косой валялся в луже крови рядом с разбитым «ровером», в который уткнулся расстрелянный корейский джип «КИА». Через распахнутую дверь джипа были видны тела людей, оттуда доносились затихающие стоны.
Много каких-то машин, милицейские автомобили, несколько испуганных редких ротозеев – еще не успели набежать толпы зевак.
И над всем этим упористо возвышался, как межевой камень, Алексей Кузьмич Сафонов, окруженный мелколесьем своих холуев из службы безопасности и малых милицейских начальников. Они явно ждали, пока Кузьмич молвит свое слово, указующее и направляющее.
В конце переулка заорала с судорожным подвизгом, заполошила синими огнями «скорая помощь».
Я подошел к огромному мужику, опиравшемуся головой на скат искореженного «ровера», – когда-то я видел его с Котом.
Он был еще жив, но черно-багровые дыры на груди и животе уже слились в сипящее кровавое месиво. В руке он сжимал разбитое пенсне.
– Ты Ордынцев? – спросил еле слышно, и в дырках на груди булькнули розовые пузыри. – Нас здесь ждали. Это была засада… Предупреди Кота – всех перебитых я возьму на себя… Если выживу… А нет – тем паче… Валите все на жмурика…
– Разрешите! Дайте пройти! – оттолкнул меня врач со «скорой».
Я повернулся – Сафонов по-прежнему немо и неподвижно следил за моими маневрами. Он не хотел до разговора со мной обозначать свою позицию. Да и суетиться было ни к чему – за спиной Кота уже стояли его ребята, этакие бронеподростки со свинцовыми кулаками.
Я подошел, и Кузьмич горько сказал:
– Видишь, Сережа, какая беда пришла! Говорил я, добром не кончится, отследит их «Бетимпекс»…
– «Бетимпекс»? – переспросил я без выражения.
– А кто же еще? – рассердился Сафонов. – Вот их черный джип, это из их охранного агентства «Конус». Да и парни, которых Кот в машине положил, это «конусовцы»… А второй джип ушел все-таки!
– Ага, понял, понял… – медленно произнес я и предположил: – Думаю, недалеко он уйдет!..
– Что ты хочешь сказать? – спросил Кузьмич.
– А ваши ребята за ними вплотную едут, – ответил я. – До вечера ни одного из них не останется.
Сафонов смотрел на меня, откинув назад брыластую голову, и всем своим озабоченно-осанистым видом демонстрировал: «Что-то я не пойму, о чем ты тут толкуешь?»
– Не хотите поговорить со мной, Алексей Кузьмич?
– Хочу! – сразу согласился он, взял меня под руку и вывел из круга почтительно внимавшей обслуги.
– Помните, мы с вами в кафе на площади пиво пили, о жизни толковали? – напомнил я.
– Помню.
– Я еще спросил вас – приняли вы предложенный вам миллион или нет?
– Ну помню, помню!
– А вы мне не ответили тогда…
– Ну и что?
– Так вот, теперь я знаю – вы его взяли…
– Хм, воображение у тебя, Серега, хорошее и смелости не занимать, коли ты набираешься духу говорить мне такое, – огорченно помотал тяжелой башкой Кузьмич. – Ладно, пускай это на твоей совести остается, если ты в такой момент мне – за все мое, за доброе – так ответил. Зачем это тебе?
– Затем, что я хочу забрать Кота и уйти отсюда. Поэтому мы и должны прямо сейчас договориться.
Кузьмич упер руки в бока, быком попер на меня:
– Ты меня шантажировать собрался? Щенок! Чем ты меня пугануть можешь?
– Дискетой! Дискетой, которую Кот передал боссу и которая вам покоя не давала! – пошел я в атаку и вдохновенно наврал: – Я-то дискету читал и с вашими подвигами знаком…
Кузьмич растерялся, неуверенно-зло сказал:
– Ты совсем оборзел! Что ты молотишь?
– Это вы навели сюда охранников из «Конуса»! Позвонили их шефу Павлюченко и вызвали на точку. Сказали им, что Кот выйдет отсюда со своей бабой и можно бить на поражение! Пусть они Кота убирают!..
– Сережа, окстись! Как ты мне такое говорить можешь? – Сафонов выставил вперед руку, будто защищался от меня.
– Могу, могу, Алексей Кузьмич! Я правду говорю – они ведь, козлы, и понятия не имели, что это жена Серебровского. К ночи вы их всех положите – некому и рта открыть будет. Одним звонком вы и решили все проблемы сразу… Только вышло все по-другому!.. Понятно я говорю?
Сафонов горько-грустно вздохнул:
– Понятней не бывает! Эх, дурачок, зачем ты в это полез? Головы не сносишь…
– Не ваша печаль! Решайтесь быстрее, у вас нет выхода! Сейчас наедет пресса, примчится босс, у меня руки развязаны! А молчать я не стану. Серебровский вас всех в прах превратит! И запомните – меня вы просто так не пришьете, я вам не беглый зек Кот Бойко!
– Пуленепробиваемый, что ли? – усмехнулся Кузьмич.
– Очень даже пробиваемый! Поэтому я подстраховал себя, чтобы у вас и соблазна не возникало…
– В «Богстрахе» полис купил?
– Почти! – подтвердил я. – Справку с описанием всех этих дел я забросил в свой служебный компьютер в Интерполе. На русском языке. Пока все нормально, никто мою тарабарщину на кириллице и смотреть не станет. А не приведи Господь, случится что-нибудь со мной, там переводчики найдутся! И уверяю вас – вот тогда генеральный секретарь сэр Раймонд Кендалл сюда сам пожалует. Так что давайте разойдемся без матерщины и мордобоя…
– Н-да, хорошо ты используешь свой служебный пост, – вздохнул Кузьмич и добавил: – На который я тебя, на свою голову, направил…
– Спасибо, я это помню. Что вы решили?
– А чего мне решать? Ты молодец – хорошим сыскарем стал. Но самый лучший сыщик – это живой сыщик. Значит, шустрый, вумный и везучий. – Кузьмич думал мгновение, потом добро, по-стариковски заперхал: – Да ладно, что ты, Сергей, возбух, как геморрой! Если ты дашь мне слово, что этот бандюга здесь больше не появится, – забирай его…
Вздохнул, печально помолчал и грустно сообщил:
– Все, Сережа, все затопил ледяной плывун безверия, половодье общего обмана…
Он протянул мне руку, я взял его мясистую пухлую ладонь, наклонился и плюнул ему в пригоршню. Сжал с силой его пальцы и тихо сказал:
– Будьте вы все прокляты, христопродавцы…
Подошел к Марине, глядящей широко открытыми глазами в выцветшее августовское небо. Разноцветные радужки стали в смерти одинаковыми – почти черными. Она улыбалась! Честное слово, она улыбалась!
Прости нас, дорогая девочка, ничего не изменить – разорвалась серебряная цепочка. Наверное, это ты нас с Котом спасла на рассвете своим букетом ненормальных цветов, лилий-стрелиций, похожих на птиц.
Поцеловал ее в теплый еще лоб и сказал Коту:
– Пошли.
Он смотрел на меня в упор, не понимая, что я ему говорю.
– Пошли, Кот!
– Куда? – спросил он. – Зачем?
– Не знаю. Может быть, ты захочешь рассчитаться за нее.
– Захочу, – кивнул он механически.
– Пошли, Кот! Здесь больше нельзя… Пошли, друг…
Кот взял в руки ее лицо, и голова Марины послушно повернулась к нему – она улыбалась ему ободряюще и утешающе. У меня сердце зашлось.
Он поцеловал ее в эти всегда приоткрытые для поцелуя и смеха чувственно-нежные губы, прикрыл ей ладонью глаза, и лицо ее сразу стало строгим и успокоенным.
– Пошли, Кот…
Он встал, раскачиваясь как пьяный, подошел к затихшему бородачу, опустился на колени, положил ему руку на лоб, тихо сказал:
– Прощай, Карабас… Прости, дружище…
Александр Серебровский:
ДО СВИДАНИЯ
Ну что же, Марьяша, жизнь моя прошедшая, горькая моя любовь неутоленная, острое мое, щемящее счастье, – давай попрощаемся.
Последний раз мы с тобой наедине.
Больше нам уже не быть вдвоем – с утра повалит толпа злорадных соболезнователей, лицемерных утешителей, а потом будут официальные государственные похороны – все то и все те, кого ты остро ненавидела. Кортеж длиной в пол-Москвы, море цветов, реки венков. А пожалеет тебя, может быть, только прислуга в доме – они тебя любили, по темноте своей считали простой русской душой, забубенной пьющей бабой.
Ты переиграла меня, обманула, ушла непобежденной. Простое, нелепое объяснение – да не любила ты меня!