заново человек на свет родился, расцвела Лида, ожила! И ферма ожила, нет уже того запустения, что прежде, все входит в нормальную деловую колею.
— Знаете что? После работы идем ко мне на пельмени. Мука и мясо есть, стряпать будем сообща.
Газету подписали на удивленье рано. Дождь разошелся вовсю, они перебегали от хаты к хате, укрываясь от хлестких потоков и хохоча над собой. Давно уже не было Валентине так легко и радостно. Вдруг Лера остановилась посреди дороги, вскинула худые руки.
— Хотите, почитаю стихи? — И начала нараспев: — «Капли дождя щекочут ладонь. Упрямец, смеюсь, все льет. Но сколько б ни падал дождь на огонь, огонь на земле живет. А ты спокойно и просто сказал (от правды куда уйдешь?): «С какой бы силой огонь ни пылал, гореть не заставишь дождь».
— Еще, — замерев от неожиданно грустных слов, попросила Валентина.
— «Казалось, больше нечего ждать, сердца уже ничто не тронет. А сейчас готова полжизни отдать за ласку легких твоих ладоней».
Стихи струились, текли, прохладные, грустные, ничуть не похожие на саму Леру, болтунью и хохотушу. А дождь нещадно сек сразу осунувшиеся, потемневшие хаты. По спине Валентины побежали холодные струйки. Бочкин промок до нитки — он был без плаща. Прыгая через лужи, прячась под застрехами домов, они побежали дальше, и Лера все спрашивала, заглядывая в лицо то одному, то другому:
— Скучные стихи, да? У меня они почему-то всегда получаются скучными.
Тетя Даша была дома, охотно присоединилась к их хлопотам, достала перец и лавровый лист из заветного своего, разрисованного цветами кухонного шкафчика: муж ее рисовал… Лере Валентина дала свой халат, Бочкину — пижаму Владимира. Рукава пришлось закатать, брюки подвернуть. Лера, повалившись на кушетку, хохотала над Василем до слез.
Когда пельмени уже варились, пришел Владимир. Бочкин в этот момент извлекал из кастрюли готовые пельмени, бросал их в миску, считал:
— Два, пять, десять! Ох, и наемся за всю свою холостую жизнь!
— А я за всю женатую, — в тон ему продолжил Владимир. Бочкин обернулся, пельмени соскользнули с шумовки назад в кастрюлю. — Продолжайте свое важное занятие, я пока переоденусь. Тоже основательно намок.
Из комнаты выглянула Лера, собиравшая на стол.
— А вот и муж нашей Аленушки! — закричала она. — Давайте знакомиться, я Лера, а вы Владимир Лукич, грозный муж и руководитель. Знаю, знаю, — протянула ему ладошку. — Мой супруг ужасно страшился вас, когда мы ехали сюда.
— Супруг? Я думал, вы симпатия Василь Василича, — ехидно прижмурился Володя.
— Нет, нет! — замахала руками Лера. — Я Валерия Гай! Вы, верно, уже познакомились с моим мужем? Он ужасно молодой и ужасно принципиальный! И боюсь, потерял меня — оставил в гостинице, а я сбежала в редакцию и вот околачиваюсь до сих пор!
— Я только что отправил его на своей машине, он действительно тревожился… — Владимир не очень-то ласково смотрел на лукаво смеющуюся Леру. — А вы, вижу, отчаянная. К сожалению, моя жена тянется именно к таким примерам, — еще неласковей взглянул на Бочкина, который увлеченно считал пельмени и, к счастью, ничего не заметил.
Ужинали весело, хотя веселость Володи выглядела чуточку натянутой. Когда Лера и Бочкин ушли — Василь вызвался довести Леру до гостиницы, — Володя сказал с упреком:
— Где ты их только выкапываешь? Могла бы выбирать друзей посолидней.
Валентина промолчала, хотя слушать было обидно. «Я же не диктую тебе, каких выбирать друзей, — думала она. — Вообще, есть ли у тебя друзья, которые пришли бы вот так, запросто, посидеть, поговорить? Разве Чередниченко…» Когда-то ей казалось, что все у них с Володей будет заодно и пополам, — и горе и радость. Выходит, не так-то просто начинать совместную жизнь, надо уступать, прощать, сдерживаться, чтобы в доме был мир, но и отстаивать свое. «Уступает, наверное, тот, кто любит сильнее», — мелькнула горькая мысль. Валентина не хотела ее додумывать: разве можно считаться в любви… Как бы все ни сложилось, Володя ей дорог. Так дорог — сердце теплеет от одного только имени. Что она без него?
19
Светлана Овсиенко пришла во вторник вечером, стала на пороге, виновато глядя на Валентину из-под голубой своей шапочки.
— Вы меня теперь ненавидите?
— Господи, Света, доченька, что ты говоришь! — втянула ее в комнату Валентина. — Раздевайся, наверное, ноги промокли, вон какая вдруг наползла оттепель — ни на лыжах, ни пешком… Надевай тапки. Вот халат, все тот же, Аленин. Садись. Проголодалась, верно?
— Нет, я обедала. Тетя Таня угостила борщом. Можно сесть на лежанку? Так хорошо у вас… подушка в ситцевой наволочке. Можно, я здесь сегодня буду спать? Никогда не спала на лежанке у русской печки.
— Делай что хочешь, ты дома. — Валентина не знала, что и сказать, так обрадовалась приходу девушки. Только бы не задеть самое больное, не обидеть опять ненароком… — Ну, как твои семиклассники, выучили «Песню о Соколе»?
— Мама Валя, зачем нам обманывать друг друга? — строго взглянула на нее Света. — Вас ведь т о интересует? Скажу всю правду: я без умысла задвинула вьюшку. Хотелось сохранить тепло. Всегда дымно, холодно, а вы так хорошо натопили.
— Света, милая, я думала, ты из-за нас. Понимаю, мы зря…
— Было обидно, не скрою. Ткнули носом: мол, просто же сделать! Живешь, как чумичка… Это я сейчас понимаю. Тогда была в шоке. И директор… Наговорила ему такого, а он даже не утерся. Какую же надо иметь совесть! Совсем уже решила бежать. Думаю, починю сапоги и уеду куда глаза глядят. Не посадят же меня за это в тюрьму! Вы знаете, Махотин тоже перепугался…
— Света, доченька! — обняла ее, прижала к себе Валентина. — Господи, чего только не передумала! Ведь второй жизни не будет… не на одном Махотине сошелся свет… Хочешь, попрошу заврайоно, чтобы тебя перевели в другую школу? Попрошу, чтобы отпустили в город, если тебе тут невмоготу!
— Не надо, мама Валя, — качнула головой Света. — Буду работать в Яблонове. Может, и хорошо, что так случилось. Жила, все казалось — вокруг одни Ужи. А в ту ночь увидела людей. Вера Захаровна — как я могла не уважать ее раньше? Анна Афанасьевна… громоподобная женщина! Записала меня в круг своих внуков и теперь опекает. А внуки у нее двухсаженные, один механик, другой агроном, но послушно сидят у телевизора, «куштуют» пряники и конхветы, которые она покупает… Даже Любовь Васильевна Махотина со мной разговаривает! — рассмеялась она. И посерьезнела. — Иван Дмитриевич… я ведь тоже его впервые увидела по-настоящему только в ту ночь, мама Валя. Думала: как все нынче, лишь бы потрепаться. А он действительно меня любит. — И вдруг, без перехода, спросила: — Скажите, вы в нас, молодых,