самый разгар сражений. Страшная была тогда мясорубка, сама помню, сколько лежало убитых везде: в лесу, по полям. Он испугался, что убьют, подставил ногу под пулю. Потом испугался трибунала, сделал так, что вроде отстал от своих, приполз к хате, хозяйка — что женой его потом стала — выходила Рыбина, подняла. За самогон достала ему справку, что дана по ранению отсрочка на год. Потом еще одну справку… Так вот и спасся от смерти. А покоя, говорит, нет, все боялся: узнают, заберут. Теперь уж столько времени прошло, не страшно ему, пусть бы забрали. Все одно, как он сказал, под забором подыхать…»
— Прочти, Володя, — протянула тетрадь мужу.
— Мерзавец, — сказал он, прочитав. — Попался бы, расстреляли на месте. Впрочем, сам осудил себя пострашнеи трибунала — гнить заживо.
Валентина слушала, как затихает дом: сначала ушла спать тетя Даша, потом Алена выключила телевизор, потушила в своей комнате свет… Вот и Володя, отложив карандаш, стал укладываться… Валентина ушла на кухню: следовало поработать над планами. Писала свое, а думала о Рыбине — спасти жизнь такой ценой, чтобы в конце концов превратить эту жизнь в несчастье… Валентина почувствовала, что задыхается. Совесть! Рыбина мучит нечистая совесть… Если что-нибудь случится со Светланой, не спасут никакие оправдания, перед собственной совестью не спасут.
— Володя. — Пройдя в спальню, тронула рукой уже уснувшего мужа. — Проснись, Володя. — И, когда он сел, взъерошенный, ничего не понимающий, сказала: — Ты можешь завести машину? Сейчас, сию минуту?
— Я и гараж-то не отопру. Мы же зимой не ездим. Чего тебе вздумалось? — пробормотал недовольно.
— Света… Нельзя было ее одну оставлять. И Алена говорила…
— Слушай, Валентина, так жить невозможно. — Владимир раздосадованно натягивал рубашку. — Вечно ты кого-то опекаешь, с кем-то носишься. Куда мы помчимся ночью, в снег, даже если я заведу «Жигули»? Трех шагов не отъедем.
— Что-то надо делать, Володя.
— Там живут теперь Шулейко, позвони им.
Валентина поспешно набрала номер:
— Анна Афанасьевна, я хотела просить вас… Волнуюсь о Свете… Не узнаете, как она там?
— Уже была, — пророкотал в трубке голос Шулейко. — Обои у мени, Михайловна. Ложись, отдыхай.
— Какие обои? — не поняла Валентина. — О чем вы, Анна Афанасьевна?
— У мене, говорю. И Света, и очкарик ваш.
— Какой очкарик? Иван Дмитриевич? Он-то как там очутился? Мы же вместе вернулись!
— Умести, да не умести! — сочно рассмеялась в трубку Шулейко. — Утром прибегне. Спи, Михайловна, и нам пора на боковую. Скоро полночь. — В трубке звякнуло, телефон отключился.
— Ну, что там? — обступили Валентину домочадцы.
— Светлана у Шулейко. И физик наш почему-то, — недоуменно пожала она плечами. — Неспроста все это. Что-то там произошло.
— Не произошло, коль обои живы, — вынула из косы гребенку тетя Даша. — Ну, слава тебе господи. Скоро, геть, петухи запоють.
— Чего Аллочка прибегала? Опять какая-либо трагедия? — поинтересовался, укладываясь, Владимир.
— Похоже. В общем, они со Славой… как бы женаты. Пока негласно. Боюсь, это не для Аллы.
— Все вы тут, вижу, с ума посошли! — не на шутку вспылил Владимир. — Алла и Вячеслав! Эгоизм и самоотверженность! Легче северный полюс соединить с южным!
Валентине стало жаль его: расстроился, побледнел. Устает за день, и дома нет покоя.
— Не очень-то удобную выбрал ты себе жену. — Погладила его по руке. — В молодости сколько причинила тебе огорчений, сейчас… Уж такая есть, Володя, куда теперь денешься. Не изменюсь, да и поздно меняться…
Он молчал, закрыв глаза. Однако, не отодвинул руки, наоборот, положил на ее ладонь свою.
— У меня лучшая в мире жена, — сказал негромко. — Ты все вспоминаешь, Валюша, вроде итоги подводишь… И я немало в эти дни вспомнил. Вот ты говоришь: Иван Иванович. В каждом из нас, наверное, живет в какой-то мере Иван Иванович. Вопрос лишь, в какой мере… Важно вовремя остановиться, понять.
14
…Их пригласили к Сорокапятовым: приехала Нелли, отмечали день ее рождения, назначение на работу, диплом.
Трудно было на этом вечере Валентине, на все теперь она смотрела иными глазами, видела то, что, может быть, совсем не так воспринимали другие, — гостей усадили по рангам, хозяева лебезили перед Володей, на равных держались с Чередниченко, свысока поглядывали на остальных. Особенно старалась Зинаида Андреевна:
— Вот этот салатик попробуйте, Владимир Лукич, из свежей капустки, с уксусом, сахарком! Курочку, курочку берите! А вот буженинка, сама готовила…
Когда вторично наполнили рюмки, вошла Нелли. По фотографиям Валентина знала, что Нелли красива, но ни одна фотография не могла передать живую теплоту лица, мягкие переливы голоса, блеск голубых глаз. Серебристое платье словно стекало с покатых плеч Нелли.
15
…Володя, Володя… Вот ты спишь, укрывшись с головой одеялом, успокоенный и умиротворенный. И во сне, наверное, тебе снится твой любимый спецхоз. Значит, помнишь пережитое нами тяжелое время, и для тебя оно не прошло незаметно, хотя и был ты слишком занят огромной своей работой. Значит, помнишь, знаешь… Любопытно, неужели и по этому поводу что-либо сказано в дневнике Анны Константиновны, неужели и сейчас найдет в нем отклик на свои чувства Валентина?
Она открыла тетрадь на том месте, где сестры спорили, стоит или не стоит жить и работать в деревне, — на этих строчках остановилась в прошлый раз.
«Все это возвышенные соображения, — отвечала Клаша. — Лучше бы ты выходила за попа, сваха которого на днях приходила к маме.
— А ты почему не вышла за дьякона Корионова? — рассмеялась Ася. — Обещала. Обманула маму, сказала — выйду, если брат свозит меня в Москву. По приезде же отказалась, а мама не знала, как будет отвечать жениху.
Клаша захохотала, вспомнив это сватовство.
— Да, получилось прекрасно. Осенью я поехала в Дерпт, выдержала экзамены и поступила на женские медицинские курсы при университете и тебе советую со мной поехать, но ты занята своими ребятами, души в них не чаешь. А время молодости идет быстро».
А время молодости идет быстро… Ах, как быстро проходит оно, время молодости, но сколько мы успеваем совершить за это время нелепостей…
Господи, как удалось обойти ту беду, уберечься? Уйдя от одной, она накликала другую беду… Сколько было бы лет сыну теперь? Двадцать три. Алене девятнадцать. Четыре года, страшилась Валентина, что не сможет больше иметь детей. Четыре бесконечно длинных тревожных года! Родилась Алена, Аленушка, Ленок… Доченька, солнышко, ласточка… Тысячи ласковых слов наговорила своей дочурке Валентина, пока та была крохой. Чуть подросла — старалась не баловать. Никаких капризов. Самый простой, уютный, но строгий обиход…
16
После ужина стол отодвинули. Нелли завела патефон, поставила пластинку.
— Ты голубка моя-а-а, — запел томный