Читать интересную книгу На рубеже двух эпох - Вениамин (Федченков)

Что касается чисто церковных наставлений, то в первую очередь было торжественно определено, что собор всецело подчиняется патриарху Тихону и ему будут направлены на утверждение постановления нашего собора. Но это потом оказалось великою ложью! "Карловчане" (так стали звать последователей этого собора и приверженцев митрополита Антония и Карловацкого Синода) в следующем же году пошли открыто против Патриарха, о чем будет написано дальше.

Устроили Высшее Церковное Управление за границей, с участием никогда не приезжавшего на собрания из далеких Афин протоиерея Крахмалева и генерала Батюшина - человека с жестким диктаторским нравом.

Постановлено было написать несколько посланий общеморального характера, и, между прочим, против свободной жизни эмигрантских женщин (а разве мужчины были чище?), но особенно важно, хотя и без конкретных последствий, было то, что от имени собора митрополит Антоний разослал послания правительствам разных стран о советском правительстве, прося бороться против него.

Перед окончанием по предложению члена собора Н-ва мне, как главному инициатору и организатору собора, пропели многолетие... Но я глубоко раскаивался, что создавал его... Конечно, самая идея была совершенно правильна и необходима, но ее испортили политические страсти людей. Государственное засилие, которым грешила власть в России, перебросилось теперь на политиков и за границу... Нелегко выветривается историческое наследие... Невольно задумываешься: не было ли благим делом Промысла, что все эти "бывшие люди" удалились за границу и оставили Церковь на ее свободу и самостоятельность. Думаю, так! И есть одно конкретное основание к этому. Одному архиерею, архиепископу Т-му Г-му, удалось говорить с патриархом Тихоном, и в беседе с ним патриарх высказал такую мысль: "Еще следует думать да думать: нужно ли восстановление монархии?"

Может быть, он в другой форме выразился: полезна ли для Церкви была монархия? Теперь уж не помню точно - прошло 22 года. Но суть та же. Эти слова дошли до заграницы, и я их повторил в своей проповеди в церкви русской колонии в городе Земуне, против Белграда. Присутствовавший тогда на службе генерал Батюшин тотчас же донес на меня митрополит}' Антонию, и мне предложено было "впредь не касаться политических вопросов в проповедях". Весь собор был политическим, это было можно... Но факт остается фактом: если уж патриарх, да при таком режиме, как советская безрелигиозная власть, нашел возможным выразиться так о монархии, то, значит, не особенно жалел об уходе прошлого. А он ли не знал тогда настоящего?

Политические отзвуки этого собора загремели далеко. В России советская власть усмотрела, и совершенно верно, в таком поведении Карловацкого собора борьбу против нее, и начались притеснения. И патриарх, и другие архиереи возмущались действиями этого собора. Об этом написано в книге проф. русской истории Казанского университета Стратонова "Церковная смута" на основании его собственных впечатлений, наблюдений и бесед с архиереями о России в это время.

Но гораздо большее значение этот собор имел за границей. Интересная подробность. Когда мы, архиереи, обсуждали на заседании Карловацкого Синода наше константинопольское предложение об именовании "собор", то митрополит Антоний не хотел принимать этого, а рекомендовал назвать лишь "собрание". Но, когда дело благодаря правым делегатам повернулось в пользу монархических идей, тот же митрополит Антоний желал, чтобы этому собранию присвоить имя "собор" (да еще "заграничный"), а своему имени

прибавить значительности. Он оказал влияние на все центры русского рассеяния: на Европу, на Азию (Китай, Япония), на обе Америки. Везде взяли верх в конце концов карловчане, то есть группа митрополита Антония. Сначала еще боролись против него митрополит Платон в Америке, митрополит Сергий (Тихомиров) в Японии и отчасти Евлогий в Европе, но мало-помалу возобладали карловчане.

Митрополит Сергий, несмотря на то что являлся японским гражданином, был японским правительством удален со своего поста главы Японской Церкви и заменен японцем, рукоположенным русскими архиереями карловацкого толка,

Преемник отколовшегося американского митрополита Платона, митрополит Феофил, добровольно подчинился митрополиту Антонию, а теперь и Анастасию, преемнику его. Кажется, в Европе сдался (не вполне) и митрополит Евлогий.

Причиною этого являются не церковные каноны, а политическая ситуация. Та правая, яркая антисоветская монархическая политика, какую взял Карловацкий собор с 1921 года, отвечала и японской, и немецкой (в Европе), а отчасти американской (а особенно в Южной Америке) ориентации правительств, которые были тоже настроены против Советской России. Отсюда станет понятным, почему карловацкий центр стал и стоит на прогитлеровской позиции, это союзники по общим убеждениям вражды к Союзу - нашей Родине.

К ним теперь (уже года четыре назад) присоединились и американско-русские архиереи ("феофиловцы").

Вот в этом и заключается немалое и зловредное последствие Карловацкого собора 1921 года.

Разумеется, патриарх Тихон не мог оставить без внимания такое вмешательство заграничного собора в жизнь Русской Церкви. Да и советское правительство (насколько помню) само указало ему на антисоветскую деятельность карловчан. И патриарх Тихон в августе следующего, 1922, года прислал за границу указ, осуждающий политическую деятельность заграничной части Русской Церкви. Зная, что во главе этого движения стоит митрополит Антоний, приказывал ему устраниться от дел, а управление европейскими приходами передавал митрополиту Евлогию, который прежде жил в Берлине, а теперь приехал в Париж. Этот архиерей по свойству личного характера всегда отличался способностью к компромиссным мерам, стараясь занимать серединное, "умеренное" положение. Будучи членом Государственной думы, он был правым, но не очень, а где-то между октябристами и националистами. В частных отношениях всегда старался быть любезным, чтобы всем угодить, и т. д. Разумеется, он старался угождать и своей пастве, состоявшей преимущественно из антибольшевистских эмигрантов, но и тут он не становился на сторону крайних партий, а занимал центр "большинства". В беседах со мной он не раз повторял любимую им сентенцию из Ветхого Завета, данную ему каким-то старцем: "Не будь вельми правдив", то есть не будь очень прям в действиях своих. И это отвечало его характеру. Но нужно знать, что он отнюдь не был слабым по природе. Наоборот, при случае он мог быть и властным, и настойчивым, и даже мог давить на других, но только скрывал это, когда то казалось ему выгодным и практичным. Зная это его свойство умеренности, патриарх Тихон и поручил ему управление за границей. Митрополит Антоний, наоборот, отличался резкостью и торопливостью суждений и очень верил в себя, как умнейшего человека, не нуждающегося в советах. Но в действительно иногда поддавался влияниям.

Когда получили этот указ патриарха, то первым движением митрополита Антония было желание исполнить его в точности. Он дал в Париж телеграмму на французском языке; "Волю патриарха нужно исполнить".

Но потом пошли визиты политиков, письма от партий, и он изменил своему естественному и правильному решению. В Карловцах был созван съезд епископов, большинство его стояло на антониевской позиции, только митрополит Евлогий и я оставались на дисциплинарном каноническом повиновении ясному указу патриарха. Но так как мы были в ничтожном меньшинстве (2 против 8 или 9), то ушли с заседания собора, оставаясь при своем мнении. Тогда большинство прислало делегацию с каким-то компромиссным предложением, но с оставлением митрополита Антония и Карловацкого Синода на прежнем месте, только с непременным участием в важных делах и митрополита Евлогия. Последний согласился на это, добавив еще что-то. Я же один остался верным патриаршей воле. Когда делегация ушла, то митрополит Евлогий рассказал мне об отрадном случае, как он, единственный из членов Петербургского Синода запротестовал против незаконного брака великих князей (два брата женились на двух сестрах). И добавил: "И вы всю жизнь будете с удовлетворением вспоминать нынешнюю вашу твердость. А вот я не смог так. - И он виновато, но без всякого мучения совести улыбнулся".

Я же подал митрополиту Антонию письменное заявление с протестом и обещал признавать митрополита Евлогия. Но сей последний написал мне, что он-де просит меня не нарушать мира и т.д.

И с этих пор началась борьба двух заграничных течений: правого и умеренного. В сущности, последнее отличалось от первого лишь степенью, а не в корне: оба были противосоветские и лично-самочинные. Та верность патриарху, о которой было торжественно заявлено на Каловацком соборе, испарилась мгновенно при первом же столкновении двух воль - эмигрантской и российской.