Я лежал, слушал, как вода шипит за переборкой, почти у меня над ухом. Меня слегка укачивало от хода, и я летел куда-то, над страшной студёной глубиной, только мне было тепло и сухо. И я было заснул, но они заговорили снова.
Восьмым у нас в кубрике Ванька Обод жил. Я вам про него не рассказывал. Да я его и не замечал особенно. Весь он – из сапог и шапки, а под шапкой едва личико разглядишь – наморщенное. И всегда он помалкивал и хмурился, а в кубрике сразу же заваливался в койку, только сапоги свешивались через бортик. Вот он полёживал, этот Ванька Обод, покачивал сапожищем, да вдруг заговорил:
– Чтоб цель имел! Я её вот лично имею. Мне цыганка посулила: «Ты, золотой, в казённом доме умрёшь, тридцати семи годков». Так мне чего беспокоиться?
Шурка привстал с картами, но так, наверное, и не разглядел его, за голенищем с раструбом.
– Ванька, ты там чего?
– Чего, чего! А ничего.
– Какая у тебя цель?
– Бабу свою пришить. Как раз время. Я знаю, с кем она там сейчас. А я, дурак, ей аттестат открыл.
– Ну, Ванька, – сказал Шурка, усмехаясь, – ты за морями видишь.
– Ага, за синими и за зелёными. Сам пользовался. Я с одной, примужней, роман в Нагорном имел. Так мы на его аттестат славно время проводили. Он вторым штурманом ходил. Что ты! Всю дорогу хмельные были. Вот стервь!
– Приятно вспомнить?
– А нет, скажешь? Потом она его на причале встретила: «Ах, Витенька, я без тебя не жила, а прямо таяла». Именно, что таяла… Ну, я приду – ох, если застану! Топориком это дело пресеку…
– Эту, – спросил Шурка, – с которой роман имел?
– Зачем эту? Свою.
– Да как же застанешь? Она у диспетчера справится, когда у тебя приход.
Ванька там призадумался. Нам не понять было, травит он или всерьёз. Потом опять донеслось из-за голенища:
– Не узнает. Я на всю экспедицию не останусь, на первой базе спишусь. Ну, на второй. У меня врачиха есть знакомая. Душевная баба, Софья Давыдовна. Глупая, сил нет. Бюллетень мне выписывала за первый свист: «Радикулит у меня, говорю, наследственный». Она и проверять ничего не стала. «Правильно, голубчик, отдохни, надо разумно к своему здоровью относиться». А топор у меня в сенях лежит. С топором и войду.
– Постой, – сказал Шурка, – а если она одна будет?
Ванька опять призадумался. Но ненадолго.
– Одна – значит, не вышло на этот раз. Да не может быть, чтобы одна. Бабе одной скучно.
Алик вдруг подал голос:
– Почему же «не может быть»? А если она тебя любит?
– А я что сказал? – спросил Ванька. – Не любит?
– Ну, значит, ждёт…
Голенище затряслось – от Ванькиного смеха. Тряслось оно долго, Ванька смеялся с чистым сердцем, хотя голос у него надтреснутый был и хриплый. Потом он сел в койке, и шапка на нём тряслась, уши так и прыгали, он часто и шапку не снимал, когда заваливался в койку. Потом Ванька спросил:
– Ты что, маленький? Или мешком шлёпнутый? Не знаешь, кого бабы любят? Они мужика любят, который с ними рядом, понял? А когда его нету, они другого любят. Он теперь с ней рядом. Эх, салага! Ты с бабами спал или с мамкиной подушкой?
– И никаких исключений? – спросил Димка. С еле заметной своей усмешкой.
Ванька опять завалился в койку.
– Исключений! Мне кореш про неё написал, ещё в прошлом плавании. Верный кореш, не соврёт. Он её с этим хмырём видал, как они на пару из магазина выходили. А магазин какой, знаешь?
– Нет, – сказал Димка. – И какой же магазин?
– Галантерейный. Где духи продают. И чулки. И эти… бюстгальтеры. Так что он теперь её лапает, как врага народа.
Васька Буров бросил читать свой талмуд, заворочался.
– Бичи, кончайте вы свою дурь. Я с тоски не засну.
– А ты, давай, – сказал ему дрифтер, – включайся в беседу. Это не дурь, Вася, а семейная проблема.
– А я уж их все порешал давно. А до ваших мне дела нету.
– Дак ты с нами-то поделись. Как они решаются?
– Так и решаются. По́трохов народи и радуйся.
Дрифтер даже подпрыгнул на лавке.
– Вот те на! «Радуйся». Да у меня их четверо. Хоть в сенях спи. Или штаны не снимай.
Шурка с Серёгой зареготали.
– Вот и хорошо, – сказал Васька. – Теперь твою ба- бу никто не соблазнит. Главная у ней забота – по́трохи. У тебя они пацаны, что ли?
– Четверо военнообязанных.
Васька вздохнул завистливо:
– Я б хоть одного хотел. А то у меня обе – пацанки. Хорошие, но пацанки.
– Плохой ты задельщик, Вася. К следующему рейсу не исправишься, мы тебя артельным не изберём.
– Тебя бы вот попросить – заделывать.
– А чего ж? Я, Вась, всегда за товарища.
– Конечно. Мозгу-то чуть, на что другое не хватит…
Дрифтер не обиделся, зареготал – со всеми за компанию. Васька повернулся лицом к переборке. Но дрифтер опять к нему пристал:
– Васька! А, Васька?
– Ну чо тебе?
– Не чокай, мы тебе всё равно спать не дадим. Ты как их зовёшь, пацанок, – Сашка да Машка? Или же – Сонька да Тонька?