тут что-то упрямое, всё пощупать хотят. Такой-то дурью пробавляться – лучше, чем с девками по броду шастать.
Я улыбнулся. Мне с ним не хотелось на моральные темы заводиться, тут ни я не силён, ни он.
– А чем плохо? Если есть такая возможность. Я бы сейчас пошастал!
– Ну, это от тебя не уйдёт. Поплыли?
Мы допили, поглядели в пустые кружки. «Дед» закряхтел, будто с досады, опустил окошко и выкинул бутылку. Она промелькнула над планширем, красная от бортового огня, и исчезла в брызгах.
– Теперь у нас по плану трезвость, – сказал «дед». – До апреля.
Он локтем опёрся на раму и смотрел в темноту, старые его волосы шевелились от ветра. Погромыхивала неприкрытая дверка на мостике или ещё какая-нибудь железяка, и машина стучала под полом, и слышен был винт – то ровно он лопотал в студёной глубине, а то вдруг взборматывал и шлёпал, когда лопасть выскакивала наружу. И я так затосковал вдруг – о Лиле. С каждым оборотом всё дальше я от неё, уже мы вторую тысячу разменяли. И обиды у меня уже не было на неё. Ну, не пришла к отходу… Мало ли отчего не приходят? Может, вдруг заболела или очкарик не передал ей, что я звонил. И с чего я взял, что она всё слышала? С секретаршей он там какой-нибудь шептался.
– А с этой что… не сложилось у вас? – вдруг спросил «дед». Я чуть не вздрогнул. – Которую в «Арктике» ждал.
– Почему не сложилось?
– Я так спрашиваю. Ты её, по-моему, и на причале высматривал. Может, мне показалось.
– Ничего я не высматривал.
«Дед» не ответил. Но мне хотелось, чтоб он ещё спросил. Жалко, что я его так сразу осёк.
– Понимаешь, «дед», она вообще-то не местная, все законы знать не обязана. Ну, и тем нравится баба, что непохожа на других. Скажешь – нет?
«Дед» слушал меня и морщился от ветра. Потом сказал:
– Тебе женщина нужна, Алексеич. А не баба.
– Есть разница?
– А ты не чувствуешь? Всё это чепуха собачья: обещала – не обещала, обязана – не обязана. Бабская терминология, ты меня прости.
– Когда тебя твоя ждала – столько-то лет, ты считал – обязана?
– Нет. Не считал.
– Но всё же надеялся?
Он помотал головой, глядя всё туда же, в темноту.
– Тоже бабская терминология: надеялся – не надеялся. Всё не те слова, понимаешь? Я умер тогда. И она меня похоронила. А встретились – уже вроде как после смерти. Вот, примерно, в таких терминах…
– Ты кержак, «дед». Вымерший человек. Но говоришь занятно. Жалко вот, всё выпили.
– Потерпи, – сказал «дед». – Я на плавбазе достану. Монахи мы, что ли?
Я вот о чём подумал – хорошо бы нам где-нибудь поселиться рядом. Он вот отплавает свой последний рейс, а я свой, и мы возьмём наших женщин и увезём их. Куда-нибудь в Россию. Где трава и лес. И речка недалеко. Есть одно хорошее место возле Орла. Как раз то, что нужно. Там бы мы себе отгрохали дом из брёвен. Я бы только мать ещё забрал из города, сколько же ей одной вековать! И нам бы так славно жилось, кто нам ещё нужен! А работа везде найдётся. На худой конец, плоты пригонять по Оке, там лесопилка неподалёку. Или – на дебаркадере. А совсем бы хорошо – мы с «дедом» устроились на речной пароходишко туристов возить, показывать им всякие церквушки, места боёв, братские могилы. «Дед» – и за капитана, и у машины, а я – концы отдавать, рвать билетики, ухаживать за всем судном. И читать – я столько ещё не успел! Хотя я и так чего навидался. «Дед» бы ещё увидел моих детей, будут же они у меня когда-нибудь. И уж я их, сволочей, выучу, как жизнь понимать, они у меня глупостей делать не будут… Почему это всё – нельзя? Только ведь захотеть. Энергии у меня до чёрта лысого. Только вот чего я хочу – не знаю. Я так всё могу придумать, с такими, брат, тонкостями, что и самому расхочется. Вот я хотел уехать с Лилей, начать другую жизнь. Теперь она её с кем-нибудь другим начнёт. И если на то пошло, я как-то не очень и жалею. Иногда вдруг заноет, но справиться можно, это ещё не такая мура, от которой лезут на переборку.
– «Дед», я пойду, пожалуй.
Он засуетился, достал из шкафика книжку и сунул мне. Потом отобрал, надел на нос очки в железной оправке. Книжка была – «Судовые двигатели».
– Мы уж тут говорили, – сказал «дед», отчего-то смущаясь. Перелистнул пару страниц. – Первую главку одолеешь – дальше само пойдёт. Что неясно, я тебе на нашем дизеле объясню.
– Добро, – я её сунул под куртку, – почитаем обязательно.
– До порта ты помалу весь курс пройдёшь. А на берегу экзамен сдадим, в следующий рейс пойдёшь у меня мотористом.
– В следующий! Тебя же – на пенсию.
– Ну, может быть, и нет. Всё, знаешь, вилами по воде…
Я вышел, стал под рубкой. Вода поблескивала, как чешуя, переливалась от носовой струи, и далеко-далеко, за тридевятью морями, мерцали огоньки на Лофотенах. Воздух был дикий, пьяный, как спирт. А как бы это знать, я подумал, когда же он наступает, тот день, что ты вдруг видишь – всё поздно, жизнь прозёвана? Хоть бы за год раньше это почувствовать. «Дед», пожалуй, и не дождётся, когда я это почувствую, он скоро и вправду станет дедом, хоть у него внуков и нет. И сыновей нет. Не считать же меня, охламона. Как-то он мне сказал: «Молодые были – не о том думали. Не знали, что и двух годков не пройдёт, как всё грянет.