Читать интересную книгу Антипсихиатрия. Социальная теория и социальная практика - Ольга Власова

Само отклонение, девиация, по мнению Гофмана, весьма многообразно и объединяет разношерстную группу признаков и индивидов, которые могут быть собраны в единую группу лишь весьма условно. Условность эта необходима для социологического анализа. «Я не думаю, – пишет он, – что все девианты имеют достаточно общего, чтобы это оправдало необходимость особого анализа: различий между ними гораздо больше, чем похожего, отчасти уже из-за совершенно различного размера групп, в которых могут случаться девиации. Можно, однако, подразделить эту сферу на более мелкие сюжеты, которые могут заслуживать разработки»[568]. Такое объединяющее целое девиации Гофман создает не ради изучения ее самой, поскольку он и сам признается, что многообразие ее проявлений не поддается общему описанию. Все отклонения объединены для другого: для исследования социальных практик стигматизации.

Стигма – это «особый тип отношения между качеством и стереотипом»[569], рассогласование между истинной и виртуальной социальной идентичностью. Нормативные ожидания общества, служащие его фундаментом, составляют виртуальную социальную идентичность. Ей соответствует или противопоставляется актуальная социальная идентичность индивида, т. е. та, которой он в действительности обладает. Достаточная степень рассогласования между ними и приводит к тому, что социум запускает процессы стигматизации. Эта стигматизация разделяет социальный мир индивидов на две части: тех, кто не имеет негативных отклонений от ожиданий (их большинство и их называют нормальными), и тех, кто эти отклонения несет – это и есть стигматизированные.

Стигма – это постыдное, не принятое в обществе качество индивида. И все многообразие стигм Гофман объединяет в три группы: 1) физические отклонения и телесные уродства (слепота, глухота, отсутствие частей тела и проч.), которые приводят к инвалидности; 2) недостатки индивидуального характера (безволие, неконтролируемые эмоции, бесчестность, подлые убеждения и др.), последствиями которых признаются психические расстройства, заключение в тюрьму, тунеядство, попытки суицида, членство в радикальных политических партиях, склонность к наркотикам, алкоголю, гомосексуализму; 3) родовая стигма расы, национальности и религии, передающаяся из поколения в поколение и охватывающая всех членов семьи.

Важнейшее качество стигмы – ее зримость, или видимость. Она должна быть заметна другим людям, кроме того, они могут знать о ее существовании. Именно это обеспечивает отличие стигматизированного от нормальных. Все индивиды, которые обладают тем или иным типом стигмы, несмотря на само ее разнообразие, обладают одной и той же социологической особенностью: «индивид, который мог бы легко участвовать в обычном социальном взаимодействии, обладает некой особенностью, которая навязчиво привлекает к себе внимание и отвращает от него собеседников, тем самым перекрывая путь и другим его качествам, имеющимся и у нас. Он наделен стигмой, нежелательным отличием от того, чего мы ожидали»[570]. Человек со стигмой для остальных членов общества – это не вполне человек, к которому применяется различного вида дискриминация, и таким образом ему отказывают в социальной реализации.

Ситуация стигмы, на взгляд Гофмана, парадоксальна. С одной стороны, общество говорит стигматизированному, что он – член обширной общности, что он – человек, да и сам он чувствует общность идентичности. С другой – оно указывает ему на то, что он в определенной степени отличается от других, и что отрицать это отличие было бы глупо. Гофман подчеркивает, что происходящее со стигматизированными в социальном пространстве необходимо описывать, учитывая два вида концептуальных натяжек: во-первых, стигматизированные погружены в ту же культуру, что и те, кто их стигматизирует, во-вторых, они сохраняют психологическую нормальность. Эти два момента – культурную и психологическую нормальность – Гофман акцентирует в понятии «нормальный девиант» (normal deviant)[571], подчеркивая, что в ряде случаев, особенно на начальных этапах, поведение и опыт стигматизированного могут быть осмыслены как сохраняющие культурную и психологическую нормальность или нет. Жизнь человека как бы делится на два пласта: с одной стороны, необходимо установить ненормальность индивида, а с другой – его можно описать как культурно и психологически нормального.

Этот достаточно запутанный и не вполне однозначный момент Гофман разъясняет на примерах. Он подчеркивает, что даже пребывание человека в психиатрической больнице включает, с одной стороны, его жизнь как стигматизированного и соответствующее к нему отношение, а с другой – предполагает отношение к нему как к человеку, даже если его и считают стигматизированным, и его поведение, жизнь сохраняют черты того, как ведут себя и как живут нормальные люди. Это двойственное отношение, словно злая шутка, по Гофману, есть судьба стигматизированного[572]. Именно поэтому толерантность и гуманизм по отношению к стигматизированным, если исходить из этого утверждения, являются обратной стороной их исключения и констатации их непохожести на других.

Сама стигма функционирует исключительно в смешанном социальном пространстве. Стигматизированный даже при всем своем желании не может укрыться от мира нормальных и оставаться нормальным в мире стигматизированных. Обе эти группы оказываются вместе в одной социальной ситуации и устанавливают смешанные контакты, в которых становится очевидным основное последствие стигмы для самого стигматизированного – недостаток либо полное отсутствие принятия: ему не выказывают того уважения и почтения, которое принято выказывать нормальным.

Анализируя разновидности стигмы, Гофман не рассматривает психическое заболевание отдельно, прояснить этот аспект помогает более поздняя статья «Безумие места», где основное внимание как раз и уделяется социальным механизмам возникновения психических заболеваний.

Гофман связывает возникновение психического заболевания с рассогласованием индивидуального «я» и персоны (person). Персона и «я» для него являются картинами одного и того же человека, при этом «первая зашифрована в поведении других, второе – в поведении самого субъекта»[573]. Если человек гармонично функционирует в обществе и выполняет все операциональные и ситуативные правила, персона и «я» органично взаимосвязаны и никакого рассогласования не происходит. Но если правила нарушаются и актор не выполняет своих обязательств, реципиент переживает обманутые ожидания. Так происходит нормативное регулирование персоны и «я».

Психическое заболевание поэтому отмечает нарушение самой сути социальных обязательств. Социальные нормы функционируют, по Гофману, не для систематического контроля самого человека, но для нормализации отношений, в которые он вовлекается в социальной группе и обществе. Психическим заболеванием человек заявляет другим, что он отказывается от образа себя, диктуемого соответствующей частью социальной организации (семьей, социальной общностью, работой)[574]. Для Гофмана симптомы психического расстройства – это серия ситуативных отклонений, возникающих как активная преднамеренная адаптация к взаимодействию. Эти отклонения продуцируются теми людьми, которые отказываются признавать свое социальное место так, как его видят другие. Посредством таких ситуативных отклонений человек косвенно заявляет свое право на место и «я», которые не может требовать открыто.

Стало быть, стигма психического заболевания – это результат несоответствия общественным ожиданиям и социальным договоренностям, нарушение социальных обязательств. Именно со стигмы, по Гофману, начинается история психически больного. В дальнейшем на его пути, как и на пути многих стигматизированных, возникают поглощающие его тотальные социальные институции.

3. Мир тотальных институций

Исследование тотальных институций – один из самых интересных аспектов микросоциологии Гофмана. Как подчеркивает Раймонд Уэйнстейн, «нарисованная Гофманом мрачная картина социальной ситуации психически больных получается главным образом благодаря использованию модели тотальных институций»[575]. Эту модель он развивает на основании собственных поисковых исследований.

С осени 1954 г. в течение трех лет Гофман работает в Лаборатории исследований социальной среды в Национальном институте психического здоровья в Бетесде. В 1956–1957 гг. он продолжает свои изыскания в больнице св. Элизабет в Вашингтоне.

Больница св. Элизабет имела свою специфику. Это была одна из центральных государственных больниц Америки, которая имела устойчивые контакты и налаженные связи с федеральным правительством и Национальным институтом психического здоровья, поэтому иногда ее обитателями становились политические заключенные. К тому же в середине 1950-х годов, т. е. в то время, когда Гофман начал свое исследование, число содержавшихся там психически больных за всю ее историю достигло максимального пика. Он работал в больнице ассистентом спортивного администратора, не входил в штат больницы, не имел ключей от отделений (что тогда было привилегией персонала), не жил в больнице и, таким образом, не был полностью интегрирован в ситуацию. Как отмечает Чарльз Лемерт, полученные Гофманом выводы по этим причинам носят четкий отпечаток организационных особенностей именно этой больницы и не могут без оговорок распространяться на все остальные[576].