с этим на диво славно справились, не позволив разорваться ни одной из дружеских связей прошлых лет. Из какой бы поры наших жизней ни происходили друзья, они, как правило, становились общими. Володю занимали судьбы моих северных друзей. С Хеллой, с Тамарой Цулукидзе и её мужем Алесем Осиповичем Пальчевским отношения вообще сложились самые сердечные. Нас посещали актёры – друзья Володи по прежней работе в театрах Днепропетровска, Калинина, наши общие – по кишинёвскому театру. Визиты его друга, блистательного актёра В. В. Кенигсона, приезжавшего в Ленинград на гастроли с Малым театром, наполняли дом умопомрачительными розыгрышами и каламбурами, рассказами о ролях и заграничных поездках. Из Грузии приезжал замечательный режиссёр М. И. Туманишвили. Дружба прочно связывала нас с семьями А. Л. Мадиевского и И. А. Гриншпуна.
Как-то само собой определился почерк «открытого дома». Подтверждение этому звучало в дорогих мне письмах друзей нашей семьи. Младший внук Володи Саша написал недавно: «С детства слова „Лиговка и Пушкинская, дедушка и тётя Тамара“ означали что-то загадочное, небудничное, праздничное. Ваше тепло, ваши жизненные и духовные уроки сделали объёмнее мой внутренний мир…» Дочь моей сокурсницы Лары Агеевой, Поленька, писала в годы учёбы из США: «Ваш дом, семья, друзья всегда были для меня олицетворением покоя, красоты, тишины. Вы и ваш дом были миром, где царили книги, музыка и театр, где, казалось, не были знакомы с житейскими проблемами и буднями…»
Житейские проблемы, разумеется, существовали, но справляться с ними было привычно. Мучительным было то, что заветная глубина чувств Володи должна была распределяться между двумя его семьями. «Избавляйся от проблемы, а не от чувства вины», – говорят японцы. Сумев создать угодный для него климат, разместившись между двумя мирами, для себя Володя проблему решил. Я же оказывалась в роли беспомощного зрителя, когда после свиданий с бывшей женой он возвращался настроенным на совершенно иные ориентиры.
В предисловии к не так давно изданной Володиной книге «Записки периферийного главрежа» режиссёр Александр Николаевич Смирнов делится впечатлением о нас: «…мы встречались с Галицким в Ленинграде, в незабываемом Комарове, которое оба любили, в Тамбове, когда он приезжал к дочке и зятю… Помню, в Ленинграде после большого перерыва я увидел Галицкого в сопровождении удивительно красивой золотоволосой дамы. Он представил меня своей жене Тамаре Владиславовне. Мы остановились на Невском проспекте (запомнился угол с вывеской „Галстуки“). И толпа, заполнявшая в эти часы Невский, замедляла своё движение, заглядываясь на эту удивительно гармоничную пару». Лестная зарисовка. Преувеличенная, разумеется.
В процессе Володиной работы над книгой «Театр моей юности» мы с жаром обсуждали ситуации, оценки. Случались бурные споры, кончавшиеся обычно согласием. Я была предана его работе. Когда он закончил её, я с непростительным для себя простодушием спросила: «А кому ты её посвятишь?» Была наивная убеждённость, что он рассмеётся и скажет: «Ну кому же ещё? Конечно тебе». Володя невозмутимо ответил: «Никому!» Но позже компенсировал это широким росчерком пера на подаренном мне экземпляре: «Это твоя книга, моя родная, любимая! Всё, что в ней есть духовного, рождено тобой, твоим влиянием. Ты, как обильный дождь, оросила мою душу, заставила её помолодеть, давать новые всходы. А за все срывы – прости. Твой В.».
Срывы действительно случались. Если мне хватало самообладания оставаться при них внешне спокойной, Володя пугался: «Ты становишься всё сильнее. Скоро вообще не будешь во мне нуждаться». Но по какому-то неуяснённому закону мы были друг другу нужны. Однако к полному единству Володин расклад привязанностей – не вёл.
По делам службы я как-то ехала в трамвае. За окном увидела Володю. Он шёл вдоль Лебяжьей канавки в Институт культуры. Каким-то сторонним взглядом я увидела, как он идёт, упиваясь прелестью данной ему минуты, пленённый красотой Летнего сада, линейной безукоризненностью Марсова поля и тем, что он сам представителен и значим. Я же, не в пример ему, и в трамвае что-то напряжённо решала, куда-то мчалась внутри себя. Покой и неторопливая поступь мужа, как в откровении, явили, насколько он самодостаточнее и независимее меня. Мне оставалось только расписаться в уважении к его целостной, самобытной натуре. В первую очередь Володя принадлежал самому себе. А я по-прежнему оставалась один на один с пучиной жизни.
* * *
Для меня, не имевшей понятия, что такое дома отдыха, а тем более здравницы, санаторий «Актёр», построенный в Сочи Союзом театральных деятелей на паях с химиками, превосходил все представления о комфорте. Шестнадцатиэтажное здание у моря. Номера с балконами, столовая, водолечебница, библиотека, уютный кинозал. Вблизи – бассейн и корт. Высокий лесистый склон заслонял эту часть побережья от шума автомобильной магистрали, соединяющей Сочи с Адлером.
В первый раз в санаторий «Актёр» я приехала одна, без Володи. Приехала настолько обессиленной, что никакой отдых, казалось, не поможет накрывшей меня с головой усталости. Попросила дежурную:
– Пожалуйста, поселите меня в одноместный номер.
Скользнув по мне глазами, она уткнулась в план здания, сняла с доски ключ и протянула его мне:
– На пятнадцатом этаже.
Мне почему-то захотелось, чтобы на вопрос, как её зовут, она произнесла: «Анна».
– Анна Фёдоровна, – ответила она.
Было поздно. В санатории давно отужинали. Не распаковываясь, я отворила дверь номера, вышла на балкон, облокотилась на перила. Шум морского прибоя, его запах… Острое, непривычное ощущение высоты… Бездна воздуха. Мигающие звёзды над морем. Ни помыслов, ни желаний. Какое-то полное смыкание, подчинённость этому ошеломляюще живому мирозданию. Душа без усилий выскользнула из материи, из веса, распласталась и отчалила в безбрежность пространства. Без шалости, без резвости она стала планировать над морем вверх-вниз, в одну-другую сторону, высвобождая себя из пут всего частного…
* * *
Меня удивлял избавлявший от бытовых забот санаторный режим, трогал врачебный присмотр. В парах водолечебницы, куда я спускалась на процедуры, открылось, что подводный массаж может избавить от зажатости, а сухой – дать радость ощущения себя в пространстве. Всё было внове, поскольку – в самый первый раз.
Я не торопясь уплывала в море. Несколько дней спустя стала одолевать пятикилометровую пешеходную тропу, тянувшуюся вдоль берега. По обе стороны заасфальтированной дорожки цвели магнолии, кусты флёрдоранжа, белые соцветья которого Райский в «Обрыве» Гончарова преподносил Вере. Когда-то я любила эту роль. Сейчас сыграла бы её значительно глубже, тоньше… Из санатория я писала письма домой, друзьям. Володя просил, чтобы я спокойно отдыхала, не волновалась о нём, поскольку (следовало имя-отчество бывшей жены) приезжает и готовит ему обеды.
Я досадовала на себя за то, что принимаю жизнь всерьёз, и только всерьёз, а она не устаёт учить меня иронизировать, подсмеиваться над собой.
После двадцати четырёх дней в