Бабуля меня до полусмерти пугала, в красках расписывая то одну из этих тварюк, то другую, а вот про то, как выглядят «энти самые», говорить наотрез отказывалась, сколько бы я ни упрашивал. Не хотела, значит, чтоб я с такими вещами дела имел, довольно и того, что сама она и ее родня знали слишком много — куда больше, чем богобоязненным христианам дозволено. Мне еще повезло, что нет нужды о таких ужасах задумываться, как, например, моему предку по отцовской линии, Мехитаблу Осборну, — его вздернули на виселицу за чародейство во времена салемских процессов.
Словом, для меня это были всего-навсего сказки, вплоть до прошлого года, когда бабушка умерла и судья Крабинторп усадил меня на поезд, и я поехал к тете Люси и дяде Фреду, в те самые холмы, про которые бабуля столько всего нарассказывала.
То-то я разволновался! А еще проводник разрешил мне ехать с ним рядом и всю дорогу разговоры разговаривал про города и всякое такое.
Дядя Фред — высокий, худой, с длинной бородой — встретил меня на станции. Мы сели в коляску и покатили от маленького вахзала — ни тебе домов вокруг, ничего, — прямиком в лес.
Занятные они, эти леса. Застыли недвижно, и — тишина. Аж мурашки по коже от темноты и безлюдья. Кажется, под их сенью никто в жизни не кричал, не смеялся, даже не улыбался. Не представляю, как там вообще можно разговаривать, кроме как шепотом.
Деревья — все такие старые, узловатые. И — ни тебе зверья, ни птиц. Тропинка здорово заросла — верно, пользовались ею нечасто. Дядя Фред ехал быстро, знай, погонял старую клячу, а со мной почти и не заговаривал.
Очень скоро мы оказались в холмах, ужас до чего высоких. Холмы тоже заросли лесом, и там и тут вниз сбегал ручеек, но никакого человеческого жилья взгляд не различал, и, куда ни глянь, повсюду вокруг царил полумрак, точно в сумерках.
Наконец мы добрались и до фермы. Ферма оказалась с гулькин нос: на небольшой прогалине — старый каркасный домишко да сарай, со всех сторон окруженные жутковатыми деревьями. Тетя Люси выбежала нам навстречу — славная маленькая женщина средних лет. Она обняла меня и понесла в дом мои вещи.
Но я, собственно, написать-то собирался не о том. Весь год я прожил на ферме, кормился тем, что выращивал дядя Фред, в городе так ни разу и не побывал — ну да и это неважно. Ближайшая ферма находилась от нас на расстоянии миль четырех, и — никакой школы, так что по вечерам тетя Люси помогала мне заниматься по книгам. Играть я почти не играл.
Поначалу я носу в лес не казал — памятуя о рассказах бабули. Кроме того, я видел, что тетя Люси и дядя Фред чего-то опасаются: они всегда запирали на ночь двери и никогда не выходили в лес после наступления темноты, даже летом.
Но со временем я свыкся с жизнью в лесах, и они перестали меня пугать. Конечно, я выполнял разные поручения дяди Фреда, но порою во второй половине дня, когда он бывал занят, я уходил побродить один. Особенно с приходом осени.
Тогда-то я и услышал одну из этих тварей. Стоял ранний октябрь, я был в лощине, у здоровенного валуна. И тут раздался какой-то шум. Я тут же — шасть за камень и затаился.
Понимаете, как я уже говорил, в лесу зверья не водилось. И людей тоже не было. Вот разве что старый почтальон Кэп Притчетт: он обычно заезжал в четверг вечером.
Так что, заслышав какой-то незнакомый звук — причем вовсе не голос дяди Фреда или тети Люси, — я понял: лучше бы спрятаться.
Что до звука: сперва он доносился издалека, что-то вроде: кап-кап-кап. Вот так кровь бьет струйками в дно ведра, когда дядя Фред подвешивает забитую свинью.
Я оглянулся — ничего. Главное, непонятно, с какой стороны звук идет. А он вроде как стих на минутку, остались только сумерки да деревья, недвижные и безмолвные, словно сама смерть. А затем шум послышался снова, на сей раз ближе и громче.
Казалось, целая толпа не то бежит, не то идет сюда — вся разом. Под ногами сучья похрустывают, в кустах шебуршится кто-то, и все эти звуки примешиваются к тому, первому. Я вжался в землю за валуном и затих.
Ясно было: кто бы ни производил этот шум, он уже близко, рукой подать — уже в лощине. Ужасно хотелось посмотреть, но я побоялся — больно громко оно звучало и этак по-подлому. А тут еще какой-то дрянью завоняло, как если бы на жарком солнце из-под земли выкопали протухшую падаль.
Вдруг шум стих — понятно было, что, кто бы там его ни издавал, он тут, рядом. На минуту леса застыли в жутковатом безмолвии. А потом раздался новый звук.
Это был голос — и все же не совсем голос. Ну, то есть звучал не так, как полагается голосу, скорее уж как жужжание или карканье — этакий низкий гул. Но ничем другим, кроме как голосом, он быть не мог, потому что произносил слова.
Слов этих я не понимал — и все-таки это были слова. Заслышав их, я уже не поднимал головы, боясь, что меня заметят, боясь, что сам я увижу что-то не то. Так и сидел в своем укрытии, дрожа всем телом, вспотев от страха. От вони меня подташнивало, но кошмарный низкий голос-гул был не в пример хуже. Он снова и снова повторял что-то вроде:
— Э ух шуб ниггер ат нгаа рила неб шоггот.
Я даже не надеюсь в точности передать буквами так, как оно на самом деле звучало, но я столько раз выслушал эти слова, что поневоле запомнил. Я все еще вслушивался, когда смрад здорово усилился, и я, наверное, сознание потерял, потому что когда я очнулся, голос уже смолк, а в лесу стемнело.
Всю дорогу до дома я бежал не останавливаясь, но сначала посмотрел, где эта тварь стояла, пока говорила, — и да, тварь была та еще.
Никакое человеческое существо не оставит в грязи следов вроде как от козлиных копыт, до краев полных зеленой вонючей слизью, — и не четыре или восемь, но пару сотен!
Я ни слова не сказал ни тете Люси, ни дяде Фреду. Но в ту ночь меня мучили кошмары. Мне мерещилось, будто я снова в лощине — только на сей раз я мог видеть давешнюю тварь. Здоровенная такая, чернильно-черная и бесформенная — вот только во все стороны черные отростки торчат, с копытами на концах. Ну то есть форма-то у твари была, но непрестанно изменялась — набухала, выпячивалась, изгибалась и корчилась, меняясь в размерах. А еще всю эту тушу усеивали рты, точно сморщенные листья на ветках.
Точнее описать не могу. Рты — как листья, а все целиком — словно дерево на ветру, черное дерево, бессчетными ветками землю подметает, и корней несметное множество, с копытами на концах. А изо ртов сочится зеленая слизь и вниз по ногам стекает — точно живица.
На следующий день я не забыл заглянуть в книгу, что тетя Люси внизу держала. «Мифология» называется. Там про таких людей говорилось, по имени друиды, — они жили в Англии и во Франции в стародавние времена. Они поклонялись деревьям и почитали их живыми. Может, это как раз оно и есть — дух природы такой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});