Читать интересную книгу Избранное - Рувим Фраерман

И Ан-Сенен не удивился, когда его вагон под Омском отцепили, починили и прицепили к другому поезду, ничем не отличавшемуся от номера сорок два.

Но и после этого Ан-Сенен ехал еще трое суток и приехал в Москву ночью.

Его никто не встретил.

Ан-Сенен встревожился. Людей было много, речь их непонятна, и по звездам никак нельзя было узнать, в какую сторону идти.

Ан-Сенен сунул руку в карман, где лежали адреса, документы и деньги, но ничего там не нашел.

Он закричал, зашатался и опустился на каменные ступени вокзала.

Тут Ан-Сенен просидел до утра.

Он обшарил все карманы, прощупал каждую складку одежды. Только за пазухой, где хранилось самое дорогое, он нашел свой партийный билет. В кармане он обнаружил завалявшуюся головку чесноку.

Чеснок он съел, а партийный билет запрятал поглубже и подумал:

«Дорога была длинная, как жизнь, а в жизни чего не случается?..»

Утром Ан-Сенен вслед за толпою вышел на площадь и влез в трамвай. Его привезли на другой вокзал. Он заплатил еще десять копеек, и его снова привезли на то самое место, откуда он выехал.

Так Ан-Сенен целый день ездил, а вечером ходил по городу пешком. Прохожие не понимали его. Дома проходили мимо, как освещенные корабли, и даже небо озарялось не звездами, а земными огнями фонарей. Ничто не напоминало Ан-Сенену океана, только гудки автомобилей казались похожими на крики болотных птиц.

Растерянно осматриваясь по сторонам, он вдруг увидел знакомое лицо. Оно глядело на него с плаката.

Ан-Сенен остановился. Сколько раз и на своем берегу видел он это лицо: на картинках, которые с таким искусством рисует тушью его сын Ли-Хибон, на тетрадках, по которым учится его дочь Су-Нок. Оно было близко его сердцу.

И Ан-Сенен тихо сказал:

— Ай, ай, друг мой, видишь, что случилось со старым Ан-Сененом? Разве я болен или разве я мало рыбы ловил? Тебе одному я могу сказать правду: не хотелось мне ехать на курорт.

Ан-Сенена потянуло домой. Он решил во что бы то ни стало уехать. Но как это сделать?

И долго стоял перед плакатом Ан-Сенен, и никто не подумал бы, что этот похожий на татарина старик в тяжелых рыбацких сапогах советуется со своим другом.

Ан-Сенен вернулся на вокзал. У билетной кассы в очереди он встретил неожиданно корейца.

Он обрадовался ему, хотя ни светлая шляпа, ни дорогая обувь, ни сам кореец в очках Ан-Сенену не понравился.

Он спросил, как его зовут, где он родился, куда едет и давно ли живет на свете.

Кореец ответил, что зовут его Хань-Дыби, едет он домой, во Владивосток, а родился в провинции Цюнь-Цион-до и живет недолго, но жизнь знает, так как имеет уже собственную парикмахерскую во Владивостоке, на Семеновском базаре.

— Если ты знаешь жизнь, — сказал Ан-Сенен, — то должен дать мне триста рублей, чтобы я мог доехать до дому.

И он рассказал Хань-Дыби все. Хань-Дыби выслушал его и спросил:

— В таком случае, что же ты можешь дать мне в залог под триста рублей?

Ан-Сенен нахмурился.

— Ты видишь — я не взял с собой никаких вещей. Тебе вернут твои деньги, как только мы приедем во Владивосток. Там в союзе каждый знает шкипера Ан-Сенена.

— Но я тебя не знаю, — ответил Хань-Дыби и отвернулся.

Тогда Ан-Сенен предложил свои сапоги.

— Что же, ты поедешь босиком? — сказал с усмешкой Хань-Дыби.

— Ты слишком добр, мой сын, — ответил Ан-Сенен. — Но у меня больше ничего нет, кроме партийного билета.

И он показал ему свой билет.

Хань-Дыби осмотрел его со всех сторон и сказал:

— Под него я дам тебе триста рублей.

Но Ан-Сенен схватил его за руку.

— Нет, — сказал он решительно.

— Как хочешь, старик, — ответил Хань-Дыби, — вот тебе твой билет и оставайся с богом.

Хань-Дыби подошел к кассе.

Ан-Сенен печально посмотрел на него и жалобно крикнул:

— Возьми лучше мои сапоги! Они на резиновой подошве. В них никогда не промочишь ног!..

Но Хань-Дыби уж его не слушал…

Прошла еще одна ночь и еще день.

Лицо Ан-Сенена пожелтело, осунулось.

Ан-Сенен не ходил уже в город, а только бродил по вокзалу.

Огромны были каменные залы, но спать было негде, и вечно в них, как в морской раковине, стоял шум.

Ан-Сенен пил кипяченую воду из бака и дрожал от голода. И каждый раз, когда мимо проходил человек в очках, Ан-Сенен вспоминал Хань-Дыби.

На третий день, утром, он увидел в углу, на скамейке, корейскую девушку. Она была в красном платке и держала под мышкой книгу.

Ан-Сенен подошел к ней.

Он не решался просить у нее денег, боясь, что и она потребует то, чего он не отдаст, даже если бы у него вырвали язык. Тогда он вспомнил все, что в молодости говорил девушкам.

— Летом хороша ночь, зимой — утро, весной — заря, — сказал он. — Ты же хороша всегда. Ты, как речной цветок, что выходит из ила и не запачкан им.

Девушка рассмеялась и покраснела, так как была некрасива.

— Что тебе нужно, старик? — спросила она.

— Отведи меня в Колхозцентр, — ответил Ан-Сенен, — и я пришлю тебе мешок сушеной корюшки. Осенью она бывает очень вкусна.

Узнав про несчастье Ан-Сенена, девушка охотно согласилась. Она взяла его за руку и прошла с ним через город. В Колхозцентре Ан-Сенена встретил человек в таких же очках, как у Хань-Дыби. Ан-Сенен испугался.

Но, выслушав девушку, человек сказал Ан-Сенену:

— Не горюй, старик, мы дадим тебе другую путевку, и ты поедешь на курорт.

«Ах, — с грустью подумал Ан-Сенен, — почему люди в очках так быстры на всякие дела?»

И как у Хань-Дыби, Ан-Сенен спросил у человека, знает ли он жизнь.

Человек с улыбкой ответил, что знает.

— Если это правда, — сказал ему Ан-Сенен, — ты должен знать, что через две недели начинается ход иваси, и я не хочу ехать на курорт.

Девушка улыбнулась, а человек пожал плечами.

— Как хочешь, старик, насильно мы тебя не повезем. Поезжай назад, мы дадим тебе денег.

И опять поехал Ан-Сенен через всю страну к океану, где на холмистом берегу среди дубового кустарника стоят в ряд фанзы колхоза «Сучан».

Во Владивостоке Ан-Сенен долго ходил по Семеновскому базару. Он заглядывал в стеклянные двери парикмахерской, раздвигал бумажные занавески на ширмах, за которыми уличные цирюльники брили китайцам головы бритвами, тяжелыми, как мечи. Он хотел еще раз увидеть Хань-Дыби. И он увидел его в конце пустынной улицы, сбегающей к морю.

Ан-Сенен взял Хань-Дыби за локоть.

Пальцы у старика были цепкие, твердые — они привыкли хвататься за весло.

— Ты говорил мне в Москве, — сказал он, — что хорошо знаешь жизнь. Ты плохо знаешь ее. Никогда не требуй в залог отца у сына, как это делают у вас в Цюн-Цион-до, где ты родился. И никогда не требуй в залог партийного билета.

И Ан-Сенен ударил Хань-Дыби с такой силой, что тот упал на гальку у самой воды.

А Ан-Сенен, не оглядываясь на Хань-Дыби, зашагал по набережной к Семеновскому молу. Там всегда можно найти шхуну, отходящую в бухту Гайдамак.

Было утро.

Город стоял над заливом, освещенный с востока солнцем, а с запада ветер гнал на город облака.

II

Из всех трав, которыми осенью богаты сопки вокруг Гайдамакской бухты, Ан-Сенен любил больше всего тростниковый повейник.

Даже от слабого ветра этот гибкий злак качался, размахивая своими белыми метелками; казалось, по траве ходят буруны. А над ними, точно синий дым, носились семена чертополоха.

Ан-Сенен, сойдя на берег, сорвал несколько пушистых метелок повейника и пригрел их в своих грубых ладонях.

Он был рад своему возвращению. Береговой ветер похлопал его по плечу.

«Хороший ветер, — подумал Ан-Сенен. — Наверное, уж ловят иваси».

И действительно, пусто было на берегу. Галки прыгали по пристани. На песке, дожидаясь прилива, сохли нераскрытые ракушки, и морские ежи шевелили иглами среди мокрых камней.

Рыбаки ушли в море.

В первую минуту Ан-Сенен испытал досаду, что это произошло без него. Но, взглянув на солнце, уже клонившееся к западу, на дым, вившийся из деревянной трубы его фанзы, успокоился. Погода не предвещала перемен. И он представил себе свой кавасаки, полный рыбы, почувствовал даже запах мокрых сетей, бензина и рыбьего клея.

Но едва успел войти в фанзу, поздороваться с семьей, снять сапоги и залезть на кан погреться, как узнал от соседей, что ни завтра, ни послезавтра, ни через три дня он в море не выйдет.

Его кавасаки номер одиннадцать стал на ремонт.

Никто лучше Ан-Сенена не знал, как тяжело ему было слышать эти слова. Напрасно он так стремился домой, напрасно бил Хань-Дыби этими руками, которым нечего делать теперь, в самую горячую для колхоза пору.

Чтобы утешить себя как-нибудь, Ан-Сенен попросил ужинать, съел три чашки супа, коричневого от сои, и лег рано спать. Но и наутро, выспавшись, не почувствовал облегчения. Тогда он взял мешок, тяпку, стоявшую в углу фанзы, и пошел на свой огород.