Читать интересную книгу Адъютант императрицы - Грегор Самаров

Екатерина Алексеевна мрачно потупилась. Она чувствовала горькую истину этих слов.

— Голицын был неспособен, — неуверенно, как бы извиняясь, сказала она, — я послала генерала Панина, чтобы принять от него командование над войсками.

— Брата твоего великолепного министра, — рассмеялся Орлов. — Ну, если он так же ленив, как и этот, то спокойно даст Пугачеву время вступить в Москву.

— Но ты знал обо всем, — сказала Екатерина Алексеевна, — Панин являлся к тебе.

— У меня не было времени для него, — высокомерно сказал Орлов. — Какое мне дело до всего этого? Если мне предстоит действовать, то я должен действовать и повелевать один!

— А что сделал бы ты, если бы я попросила тебя действовать единовластно? — спросила Екатерина Алексеевна.

— Я выехал бы к войскам, которые бесполезно слоняются где‑то по Польше, и повел бы их на бунтарей, — воскликнул Орлов с гордо заблестевшим взором. — Да нет, это даже лишнее, так как Польша не уйдет от нас! Я двинул бы гвардию. На что так много войск, чтобы держать в повиновении петербургских лавочников? Ведь здесь не народ опасен, а солдаты. Я обещал бы свободу крепостным, если бы они выставили мне всех способных носить оружие; я действовал бы против изменника его собственным оружием; я выступил бы с превосходными силами, и, клянусь Богом, этот Пугачев скоро был бы в руках у меня!

— Да, ты прав, — сказала Екатерина Алексеевна, — я узнаю твой смелый ум; отрицанием опасности не поможешь, нужно собрать все силы, чтобы побороть ее; пусть народ видит, что она существует, но вместе с тем нужно, чтобы он видел то, что по мановению императрицы она исчезает. Пусть будет так, как ты говоришь, и завтра же…

— Постой, — прервал ее Орлов. — Чтобы ждать успеха от моего предприятия, мне не следует выступать в качестве командующего генерала, как, например, князь Голицын или Панин; этот Пугачев — неограниченный повелитель в своем войске, и вот потому‑то он и непобедим; если я обязан добиться победы, то я должен иметь большие полномочия, чтобы быть в состоянии свободно распоряжаться и, подобно своему противнику, развертывать все свои силы.

— Полномочия? — с напряженным вниманием спросила Екатерина Алексеевна. — Какие?

— Я должен неограниченно распоряжаться всеми войсками империи, — ответил Орлов, — все твои генералы, даже и военный министр с Румянцевым, должны безусловно повиноваться мне; мне необходимо право над жизнью и смертью моих подчиненных, словом, я должен быть твоим наместником, повелевать всюду, где я лишь появлюсь; только при подобных полномочиях мои руки будут свободны и достаточно сильны, чтобы я мог действовать и идти навстречу всякой опасности.

— Моим наместником? — смущенно повторила государыня. — Право над жизнью и смертью? А что будет затем? — спросила она, почти невольно высказывая свои мысли.

— Будет императрица, — сказал Орлов, — престол которой я стану охранять и поддерживать, как я воздвиг его. Если мои руки будут совершенно свободны от оков, то я ручаюсь головой за победу над всеми опасностями, угрожающими тебе, над всеми подкарауливающими тебя врагами, которые рады этой опасности.

— Хорошо, — слегка вздохнув, проговорила Екатерина Алексеевна, — конечно, ты имеешь право на полную свободу, она принадлежит мужчине, и я могу вверить ее испытанному другу.

— Если бы ты питала ко мне доверие, — сказал Орлов, — то уже давно случилось бы то, что должно случиться. Минувшее время нашей юной любви было прекрасно, — продолжал он, причем в его тоне послышались теплые нотки, — и я никогда не забуду его; разумеется, я также знаю, что вечная любовь — только сон, о котором грезят поэты, но которого не знает действительность. Но дружба, настоящая, истинная дружба должна брать верх и над любовью, и клянусь Богом, что я остался твоим другом, остался им, хотя твое минутное влеченье остановило свой выбор на такой игрушке, как этот жалкий Потемкин.

Глаза государыни засверкали, ее щеки покрылись густым румянцем, но она не возразила ни слова; она поникла головой на грудь и, казалось, молча согласилась с Орловым.

— Играй с ним или с кем‑либо другим, — продолжал он, — но не давай недоверию вырастать между нами; окружай любимцев своей прихоти завидной мишурою, за которой гоняются твои царедворцы, но меч предоставь мне, чтобы свободной рукой оберегать тебя и твой трон.

Екатерина все еще сидела молча, потупившись.

— Хочешь, — продолжал Орлов, наклоняясь к императрице, — я дам тебе простое средство создать такое положение, при котором никогда не могут угрожать подобные опасности? Чем был бы этот Пугачев, чем были бы все те, кто то здесь, то там недовольно поднимают свои головы, если бы ты не была чужеземкою на Руси? Если бы рядом с тобою был муж русской крови и русского происхождения, ни один злодей не посмел бы тогда поднять голову и ты спокойно наслаждалась бы своею властью; а голова, смело подставившая себя под топор палача, чтобы добиться престола для тебя, та голова, конечно, заслужила право носить корону.

Екатерина не двинулась с места, только мурашки пробежали по телу.

Орлов мрачным и угрожающим взглядом посмотрел на нее, но, прежде чем он успел задать ей еще вопрос, вошел паж Николай Сергеевич Салтыков и доложил, что великий князь Павел Петрович находится в передней и просит у государыни аудиенции.

Императрица подняла смущенный взор на него. Было совершенно из ряда вон выходящим случаем, что великий князь таким образом появлялся у своей матери.

Орлов сделал знак неудовольствия, но Екатерина живо ухватилась за возможность прервать начатый разговор и приказала впустить сына.

Орлов поднялся, чтобы приветствовать великого князя, уже входившего своей торопливой, неуверенной походкой.

— Вы, ваше императорское величество, не одни? — спросил он при виде Орлова.

— Как ты видишь, у меня мой друг, — сказала императрица, — он не только мой друг, а также и твой, опора нашего престола; что бы ни привело тебя ко мне, перед ним тебе не следует иметь тайны.

Великий князь окинул робким взглядом Орлова, затем подошел к матери, поцеловал ее руку и сказал:

— То, что привело меня к вам, ваше императорское величество, — не тайна, по крайней мере для князя Григория Григорьевича; это вопрос, настоятельный вопрос, ответа на который я вправе просить у нас.

— Спрашивай, мой сын! — удивленно сказала государыня.

— У меня был генерал Панин, — сказал великий князь, — чтобы проститься со мною, перед тем как принять командование войсками, отправляемыми против разбойника Пугачева; он сказал мне, что Голицын разбит и что мятеж разрастается все больше и больше.

«Болван», — проворчал про себя Орлов.

— К сожалению, это так, — сказала государыня, — и я только что обсуждала с князем Григорием Григорьевичем серьезные меры к подавлению этого достойного проклятия восстания.

— Вот я и пришел, ваше императорское величество, — сказал великий князь, весь дрожа от сильного волнения, — чтобы обратиться к вам с вопросом, ответ на который должен возвратить моей душе спокойствие, для того чтобы я мог молить Бога повергнуть в прах этого бунтовщика. Пугачев, — продолжал он дрожащим голосом, — называет себя Петром Федоровичем; вот я и прошу вас, ваше императорское величество, ответить своему сыну, имеет ли этот Пугачев право называть себя так? Неужели он и в самом деле мой отец?

Екатерина смертельно побледнела и потупилась под горящим взглядом сына и со слабой улыбкой сказала:

— Что за вопрос! Тебе известно, сын мой, что твой отец покоится в Александро–Невской лавре и что благочестивые монахи ежедневно воссылают свои моления к Богу, прося Его о милости к его заблудшей на земле душе.

— И все же, ваше императорское величество, есть слух о том, что мой отец был заключен в темницу; то же самое говорит и Пугачев. Это мучит мой ум, моя душа жаждет истины, поэтому я еще раз спрашиваю вас, матушка: неужели этот Емельян Пугачев — действительно Петр Федорович… мой отец? — с ужасом и надеждой прибавил он.

Екатерина откинулась на подушки кушетки, прижала руку к сердцу и сдавленным голосом проговорила:

— Твой отец умер, мой сын, и я уверена, что Господь уже давно простил ему его земные прегрешения… Спроси Орлова!

Великий князь обернулся к Григорию Григорьевичу и почти вплотную подошел к нему; он не произнес ни слова, но его пылающий взор с выражением ужаса остановился на князе; даже и последний побледнел, но упрямая решительность помогла ему справиться с чертами своего лица; он холодно и спокойно проговорил:

— Ваше императорское высочество, ваш отец скончался; я сам видел его труп на парадном ложе, я сам принимал доклад врача, пользовавшего царя во время его последней болезни и засвидетельствовавшего его кончину.