Что сказать о программе празднества? Она была до того разноcтороння и интересна, что потребовались бы целые страницы на ее описания.
А. Седых в этой связи вспоминал:
Был банкет в Академии, парадный обед в честь нобелевских лауреатов в королевском дворце, еще какие-то нескончаемые приемы. Последний день в Стокгольме Бунин провел в обществе нескольких русских и французских журналистов, — помню И.М. Троцкого и Серж<а> де Шессена. Осматривали мы все вместе город, любовались быстро замерзающими каналами, новой ратушей, чем-то напоминающей дворец венецианских дожей. В полдень, усталые и озябшие, спустились в погребок Золотой мир, где когда-то распевал свои баллады шведский национальный поэт Бельман и где до сих пор собираются любители вина и хорошей кухни252.
К концу феерии торжеств со встречами на высшем уровне, церемониальным обедом у короля, пышным банкетом в Союзе иностранной печати, организованном Сержем де Шессеном , с которого публика разошлась лишь в четвертом часу утра, и национальным праздником Св. Люции, пришедшемся на «нобелиану» и отмечавшемся шведами в честь Бунина с особой пышностью253, Бунины были совершенно измотаны физически, да и в духовном плане оба испытывали состояние подавленности.
15 декабря И.М. Троцкий пишет о новоиспеченном нобелевском лауреате:
Устал он смертельно. Его мечта, как он говорит, выспаться. А тут депеши, письма, челобитные из Риги, Каунаса, Гельсингфорса, Варшавы, Праги и других весей Европы с мольбами о приезде. Никуда И<ванн> А<лексеевич> не поедет. Да и грех его тревожить. Второй месяц ему не дают покоя254.
И вот, наконец, прощальный завтрак 19 декабря 1933 г.255:
Нас небольшая компания: все — пишущая братия. И.А. и В.Н. Бунины, Галина Кузнецова, Андрей Седых, Сергей де Шессен, пишущий эти строки и их жены. Мы избрали древний кабачок <«Золотой Мир»>в старом квартале столицы, <...> в котором свыше ста лет назад распевал свои поэтические песни шведский минестрель и творец народного эпоса Бельман. В стенах кабачка, сохранивших в неприкосновенности свою былую прелесть, как будто реют тени <...> ушедших и здравствующих корифеев шведской литературы. Мы надеялись здесь укрыться. Но куда там! Едва уселись за стол, как И.А. был узнан, и публика устроила ему шумную овацию. <...> Едем на прощание к доктору Олейникову256. Там уже сидят и ждут провожающие. Просматриваю наспех альбом В.Н. Буниной. Вот, думаю, можно было бы издать интереснейший альманах. Чьих только имен тут нет!? Мережковский, Гиппиус, Куприн, Борис Зайцев, Алданов, Муратов, Шмелев... Всех и не перечислишь. <...> Наш сотрудник Lolo разразился экспромтом:
Наш великий, наш любимый,
Наш единый, неделимый,
Милый Ян!
Нынче громкой вечной славой
И валютой величавой
Осиян!
<...>
Андрей Седых торопит. <...> — Довольно засиживаться, едем, экспресс и лауреатов не ждет... Снова дебаркадер стокгольмского вокзала. Снова группа русских осколков, цветы, подношения и речи. Вспышка магния. Щелкают <затворы> объективов. Последнее громовое четырехкратное шведское «Ура!» Буниным и поезд трогается. Уехали... Почти сценка из «Дяди Вани».
27 декабря И.М. Троцкий, все еще переполненный восторгами «нобелианы», в ответном письме к Бунину сообщает257:
...получил от фотографа Бенкова258 Ваш портрет и групповой снимок. Ваш портрет, по-моему, — шедевр. Бенков его выставил на одной из главных площадей Стокгольма. Групповой снимок — тоже очень удался. Полагаю, что и вы уже снимки получили. Перед отъездом из Стокгольма (23 XII) говорил по телефону с Бенковым и он мне обещал немедленно Вам оба снимка послать. <...> С Вашим и Верой Николаевной отъездом пусто стало в Стокгольме, хотя газеты и не переставали о Вас говорить. Появились какие-то с Вами интервью, которые, быть может, Вы и не давали. Удостоила Вас внимания и стокгольмская коммунистич<еская> газета «Folkets Dagblad Politiken»259. Из этой газеты мы узнали и «подлинную причину» Вашего приезда в Стокгольм. Оказывается Вы и П.Н. Милюков создали тайный заговор против совет<ской> власти и Совдепии.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Узнали мы также, что Вы решили пожертвовать нобелевскую премию полностью на вооружение корпуса «белогвардейцев», который двинется ратью на Москву. Узнали и многое другое «тайное», что стало «явным». Обидно только, дорогой Иван Алексеевич, что Вы все это от нас — журналистов «скрывали»... Приеду в Париж и расскажу публично о Ваших и П.Н. Милюкова кознях. Хохотали мы с Сергеем Борисовичем <де Шессеном> над коммунистическим вздором вдосталь260.
Получил газету «Сегодня» с моим последним фельетоном, посвященным нашему завтраку в Золотом «мире», дневнику Веры Николаевны и Вашему отъезду. Надеюсь, что Зуров сохранит этот номер, и Вы его прочтете. Посмеетесь вдосталь. Что это Яша <имеется ввиду Андрей Седых — М.У.> так мало написал для «Пос<ледних> нов<остей>«? Жаль!., роман Галины Николаевны <Кузнецовой> «Пролог»261 прочитал в один вечер. Чудесный роман. Скромница Ваша «дочка», даже не упомянула о романе. Случайно увидел у Шерешевского <имеется ввиду де Шессен — М.У.> и прихватил. «Древний путь» Зурова интереснее и глубже ремарковского «На Западе ничего нового»262. Непременно о нем напишу. Здесь — в Копенгагене — должен десятки раз повторять и рассказывать о торжествах и Вашем чествовании. Рад, что все прошло «без сучка и задоринки». Надеемся с женою свидеться с Вами в Париже, куда, вероятно, выедем в ближайшую субботу. Пользуюсь случаем послать Вам, милым Вере Николаевне и Галине Николаевне лучшие пожелания к грядущему Новому году. <...> Весь Ваш И. Троцкий.
31 декабря Вера Николаевна Бунина делает в своем дневнике не нуждающуюся в комментарии запись:
Кончается самый для меня незабываемый год. Тяжело было и после кончины мамы, но все же была одна потеря, а этот, кроме двух смертей, принес еще ужасную болезнь Павлика, кончившуюся самоубийством. И это известие пришло среди поздравительных телеграмм и писем. Не знаю, как отнестись к Нобелевской премии. С ней тоже что-то утерялось дорогое для меня в Яне.
Ильф и Петров в своем злобном антиэмигрантском фельетоне «Россия-Го»263 таки накаркали:
Но вот событие кончилось, догорели огни, облетела чековая книжка, начались провинциальные парижские будни.
Луиджи Пиранделло (1934)
Помимо Синклера Льюиса и Ивана Бунина, И.М. Троцкий был знаком, точнее, встречался также с итальянским писателем, драматургом и режиссером театра Луиджи Пиранделло. Причем первая встреча и беседа-интервью с Пиранделло имела место в 1926 г.264 — задолго до увенчания того лаврами Нобелевской премии по литературе
Статья о Пиранделло начинается с элегической прелюдии — воспоминаний двадцатилетней давности: «горячее и вдохновенное время» в Петербурге, когда «столица жила как в горячке. Литература и журналистика расцветали пышным цветом»; «первые робкие шаги» автора «на журналистском поприще», знакомство с мэтрами «Серебряного века»: Максимилианом Волошиным, Гусевым-Оренбургским, Петром Пильским — «крестными отцами» начинающего журналиста», забавный рассказ о встрече с Александром Куприным (см. выше Гл. 2).
Обо всем этом И.М. Троцкий, стоящий на пороге своего полувекового юбилея и уже не испытывающий священный трепет при встречах с литературными парнасцами. <Ибо c> некоторыми из современных европейских писателей <он> лично знаком, а многих встречал на своем жизненном пути,
— повествует для того, чтобы сообщить читателю об одном качестве своего самовидения, важном с точки зрения характеристики личности, даваемой им тому или иному писателю: