Мечта стать героем подобного «знаменательного события» не оставляла Ивана Шмелева вплоть до конца его дней. Но что особенно, в контексте данной статьи, знаменательно — это его интерес к личности И.М. Троцкого, о лоббистской роли которого в «нобелиане» Бунина он был, по всей видимости, хорошо осведомлен. Так, в своем письме к М.С. Мильруду, редактору рижской газеты «Сегодня», он пишет216:
И еще очень прошу справочку: хотелось бы мне запросить кой о чем Вашего интересного сотрудника И. Троцкого (северные страны), как его имя-отчество, фамилия и адрес. Вы подумаете, должно быть, что Шмелев интересуется «нобелевскими теснинами»? Нет, я интересуюсь северными издательствами <...>. А впрочем — почему бы мне не интересоваться и нобелевскими теснинами? Плох тот солдат, который и т.д. А говоря серьезно — помощь советом северного собрата для меня очень серьезна.
Сегодня, когда жаркие страсти «нобелианы» И.А. Бунина превратились в холодный пепел воспоминаний, видно, что Нобелевский комитет, выбрав его кандидатуру, принял единственно верное решение. Максим Горький — наиболее известный после Льва Толстого и востребованный в мире русский писатель первой половины XX в. — стал жертвой своего собственного политического выбора и вместо последнего классика русской литературы занял в культурологическом табеле о рангах место «основоположника соцреализма». До Нобелевской премии эта новая литература должна была еще созреть. Датой зрелости советской литературы, когда она в глазах Нобелевского комитета стала феноменом общемировой культуры, можно считать 1965 г. — тогда лауреатом Нобелевской премии стал Шолохов.
Таким образом, Бунин оказался последним классиком великой русской литературы.
Первым, кто сообщил Бунину о косвенных свидетельствах того, что ему будет присуждена Нобелевская премии, был Борис Зайцев. В своем взволнованном письме от 4 ноября 1933 г. он информировал своего друга, что его лично запрашивали из Шведской академии о гражданстве И. Бунина. А 1о ноября 1933 г. уже И.М. Троцкий писал И.А. Бунину:
Дорогой Иван Алексеевич! Вы себе приблизительно представляете обуявшую нас радость, когда Сергею Борисовичу по телефону сообщили о присуждении Вам Нобелевской премии. Сергей Борисович <имеется в виду Серж де Шессен — М. У.> впал от радости в неистовство. Бушевал от счастья. <Сейчас> Сергею Борисовичу и мне приходится принимать за Вас поздравления. Поздравляют и шведы, и немцы, и русские. И вообще, кто вас читал, и кто даже не читал. <...> Большевики негодуют. Еще бы! Не Горький, а Бунин удостоен премии. Есть от чего приходить в раж! Три года мы ждали этого праздника и, наконец, он пришел! Еще раз от души и искреннее Вас поздравляю. Счастлив за Вас, дорогой Иван Алексеевич, и горд за русскую литературу, давшую и нам своего лауреата. Крепко жму руку и до скорого свидания. Ваш И. Троцкий217.
Когда стало известно, что Нобелевским лауреатом по литературе за 1933 г. объявлен Иван Бунин, редакция «Сегодня» приняла эту весть с явным воодушевлением. Писателю тотчас была отправлена поздравительная телеграмма. На страницах «Сегодня» и ее «дочерних» изданий — газет «Сегодня вечером» и «Сегодня в Латгалии» — в ноябре-декабре 1933 г. было напечатано более 50 разных материалов (статей, заметок, отчетов, очерков, корреспонденций, объявлений), так или иначе связанных с присуждением писателю Нобелевской премии218.
Первая статья И.М. Троцкого, в которой сообщалось о реальных шансах Бунина на Нобелевскую премию, появилась в парижской газете «Последние новости»219 8 ноября 1933 г. Затем, 7 декабря, уже постфактум, И.М. Троцкий публикует в рижской газете «Сегодня» статью с многозначительным названием «Присуждением премии Бунину шведская академия искупила грех перед русской литературой. В ней автор, рассказывая читателям об истории основания шведской Академии, работе Нобелевского комитета, дает также подробную характеристику личности его докладчика по славянским литературам А. Карлгрена220, который долгие годы занимался публицистической деятельностью и возглавлял в течение нескольких лет очень влиятельную в Сток-гольме демократическую газету «Dagens Nyheter»221. Его очерки о советской России, которую он исколесил вдоль и поперек, закрепили за ним авторитет непревзойденного аналитика советского быта и создали ему немало врагов в Кремле. Русский язык и русскую литературу Антон Карлгрен прекрасно знает и любит. Русская проза и поэзия им изучены не в переводах, а в подлинниках.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Весьма показателен — в контексте утверждения об обширных связях И.М. Троцкого в скандинавском литературном мире — такой пассаж из этой статьи:
Меня связывает с профессором Карлгреном давнишнее знакомство. Это он ввел меня в шведские литературные круги и познакомил с новейшей шведской литературой. Естественно, что, будучи в Копенгагене, я не преминул <...> навестить друга и поборника русской литературы.
Этот визит И. Троцкого к А. Карлгрену был по сути своей «итоговым». Шведский профессор, расточая славословия в адрес первого русского лауреата Нобелевской премии по литературе, не преминул подчеркнуть свою роль в ее успешном завершении «нобелианы» 1933 г.: «я боролся за Бунина несколько лет». Далее И.М. Троцкий задает своим читателям риторический вопрос:
Вы спрашиваете, были ли другие нобелевские кандидаты? — Разумеется, были. Их имена и вам хорошо известны. Но к чему их называть? Может быть, один из них через несколько лет тоже окажется в рядах носителей венка лауреата. Русская литература столь богата талантами, что она вправе рассчитывать на эту честь.
Следующий венок достался русской литературе только через четверть века, но сам лауреат 1958-го — Борис Пастернак — под нажимом советских властей и в немалой степени из-за завистливого недоброжелательства своих коллег, маститых советских писателей, был вынужден отказаться от своей медали. Но в счастливом для русской литературы 1933 г. «спор славян между собою» на суде у «варягов» решило «еврейское лобби».
Absit invidia verbo!222 — однако, в первую очередь из-за постоянной юдофобской риторики отечественных «патриотов» всех мастей, автору настоящей книги представляется важным подчеркнуть, что входившие в состав «еврейского лобби» интеллектуалы (М. Алданов, С. Поляков-Литовцев,
А. Седых и И. Троцкий223), как «истинно» русские и при этом «достойные» люди, боролись за идею «подлинной России, бессмертно запечатленной в ее литературе».
Нельзя, однако, не учитывать при этом и тот факт, что «чистокровный русак» Бунин224, происходивший из старого дворянского рода, имел в эмигрантских кругах стойкую репутацию «юдофила», о чем, например, свидетельствует Александр Бахрах225:
Парижские антисемиты из «Возрождения», по его словам, прозвали его «жидовский батько» за его дружбу с евреями, за то, что в личных отношениях у него подлинно «несть эллина, ни иудея».
Что же касается эмиграции первой волны в целом, то царившее во всех ее слоях настроение адекватно выразил Дон Аминадо в своем стихотворении «Праздничные строчки»226:
Была наша жизнь без истории,
С одной только географией.
Нельзя было даже в теории
Назвать ее биографией.
<...>
...Кому мы могли рассказывать
О нашей печальной повести?
И что, и кому доказывать,
И к чьей обращаться совести?
И вдруг из пучин незнания,
Равнодушья... — в окошко узкое,
На пятнадцатый год изгнания
Улыбнулось нам солнце русское!