во время траурной речи). Даже Моника здесь, чтобы отдать дань уважения «старому психу». Все пришли, кроме одного человека, которого Эмили ищет и ищет глазами даже после того, как становится очевидным, что он не придет. Она, несмотря ни на что, не удивляется Олимпии – такой величественной в своей кружевной вуали, которая пробирается к передним рядам. Эмили перекидывается взглядами с Моникой, которая весьма мрачно улыбается.
Помимо брата из Непала у алтаря стоят еще по меньшей мере десять других священников. Горят свечи, и выцветшая фреска Благовещения взирает на них сверху. К тому времени как дети из начальной школы запевают песню о том, что все есть семья Господа, вся церковь залита слезами. Чтения сопровождаются печальными эмоциями присутствующих. Затем собрание перемешивается для причастия, и все заканчивается; гроб выносят из церкви в сопровождении торжественной гвардии священников.
На улице все еще идет дождь, и раскрытые зонтики выглядят как армейские знамена. Земля на кладбище, расположенном на склоне за церковью, слякотная и ненадежная. Осторожно идя по мокрой дороге, Эмили вздрагивает, обнаружив рядом Олимпию, которая холодно ей кивает. Под черным зонтиком, который держит алтарник, брат дона Анджело произносит последние молитвы, его голос дрожит. Две девочки (внучатые племянницы дона Анджело, как позже узнает Эмили) бросают в могилу красные розы. То же самое делают другие члены семьи: пожилая женщина – возможно, его сестра; люди помоложе, которые чувствуют себя неловко в строгих нарядах. Священнику нельзя иметь по-настоящему близкую семью – сыновей или дочерей, внуков. Только эту перешептывающуюся толпу, эту суррогатную семью, эту общину, жизнь которой дон Анджело спас такой ужасной ценой много лет назад.
Прежде чем гробовщики начинают засыпать могилу влажной землей, Эмили чувствует рядом какое-то волнение. Олимпия пробирается между скорбящими; они расходятся, чтобы ее пропустить, и она встает у самого края выкопанной могилы. Эмили вытягивает шею, чтобы лучше видеть. Олимпия вытягивает руку над могилой и разжимает ладонь. Из нее что-то выпадает. Что-то приземляется, мягко звякнув, на крышку гроба.
– Что это? – спрашивают люди. – Что это?
Но Эмили знает. Она знает, что это крест от четок, которые Муссолини подарил каждому итальянскому ребенку.
Глава 7
Дневник Пэрис
Сегодня были похороны священника. Очень странные. Многие плакали, все говорили, каким он был святым. Там была даже Моника, а она постоянно рассказывает, как ненавидит священников, как религия подавляет женщин и так далее и тому подобное. Я мало знала дона Анджело, но он казался мне нормальным. Однажды он дал нам с Сиеной денег купить мороженого, когда мы были на пьяцце в жуткую жару. С нами был еще Джанкарло, но он (дон Анджело) сказал, что тот может купить себе мороженое сам. Надо признать, это было довольно смешно.
Андреа признался, что дон Анджело был очень добр к его маме, когда она стала матерью-одиночкой, потому что люди в Италии даже сегодня считают, что ужасно иметь детей, если ты не замужем. Я рассказала Андреа, что в Лондоне я была единственной в своем классе из полной семьи, и он не мог в это поверить. Забавно, мне обычно было некомфортно оттого, что мои родители до сих пор вместе, но, когда они разошлись, я чувствовала себя ужасно. Сейчас я уже нормально к этому отношусь, ведь я стала старше и уже многое повидала в жизни.
Мама была очень взволнованной на похоронах, потому что дон Анджело умер прямо здесь, в этом доме. Нам с Сиеной это кажется жутким. Видимо, он разговаривал с мамой и Олимпией и просто упал замертво с сердечным приступом. Мама позвонила в скорую, но было слишком поздно. Даже не знаю, хотела бы я быть здесь в тот момент или нет. Я никогда не видела мертвое тело, а, наверное, следовало бы. Андреа говорит, что не спешит такое увидеть, но, когда он станет доктором, ему вообще придется их разрезать. Гадость. Я не представляю, как Андреа будет это делать. Его тошнит даже от запаха собачьего корма.
В общем, мы с Сиеной просто в шутку сказали, что теперь нас будет преследовать призрак дона Анджело, и мама слетела с катушек. Не просто разозлилась, а прямо с ума сошла. Она хрипло рассмеялась, как сумасшедшая, и сказала: «О нет, только не еще один». Понятия не имею, что она имела в виду, но, может, просто все это выбило ее из колеи. Она ведет себя так странно в последнее время – даже для нее. Постоянно вздыхает, выглядывает из окон, сидит за своим ноутбуком часами и ничего не пишет. Как-то я застала ее плачущей над фонариком! И она постоянно ходит в этой дурацкой светоотражающей куртке. Выглядит как спятившая регулировщица (еще одна вещь, которой нет в Италии).
Во время похорон мама все время крутилась, словно кого-то высматривала. Бог знает кого. Может, привидение дона Анджело? А потом даже ни с кем не выпила. Нет, она помчалась домой, беспокоясь, что Тотти тут совсем один. С каких пор она лучшая подружка Тотти? Нет, она точно сошла с ума. Возможно, у нее менопауза. Я все прочла об этом в «Космополитане», поэтому говорю с медицинской точки зрения.
Эмили идет на прогулку с Тотти. Стоит прекрасный вечер, после дождя небо чистого лазурно-голубого цвета, кипарисы темнеют на фоне заходящего солнца. Она спускает Тотти с поводка, потому что он весь день сидел дома, и тот кидается вверх по холму к раскопкам. Эмили вздыхает и идет за ним. Земля превратилась в болото после дождя, ботинки издают мерзкие хлюпающие звуки, пока она тащится за собакой. Она надеется, что Тотти не откапывает бесценные артефакты, но не предпринимает попыток позвать его.
На месте раскопок пусто, потому что уже почти Пасха. Волонтеры либо дома, либо поднимают бокал за дона Анджело в подвальном баре церкви. Где Рафаэль? Ест и пьет вино с инспектором в каком-нибудь модном римском ресторане? Смеется с друзьями-археологами над какой-то веселой шуткой про Розеттский камень? Она думала, что он вернется домой на