Читать интересную книгу Сибирская трагедия - Дмитрий Барчук

Итак, власть правительства в новой столице – Иркутске – пала. От штаба союзных войск чехословацким подразделениям в Нижнеудинске пришли новые инструкции. Их огласил майор Новак, ставший для нас чуть ли не родным за две недели переговоров.

– Пропуск поездов и даже одного поезда с вооруженными людьми невозможен. Относительно эшелона с ценностями будут даны дополнительные указания. Если адмирал желает, то он может быть вывезен из Сибири в одном вагоне под охраной чехословацких войск.

Колчак тихо возразил:

– Но мой конвой насчитывает свыше пятисот человек. Неужели я должен бросить их на растерзание толпы? Об их судьбе ваши верховные комиссары не подумали. Я лучше разделю участь со своими подчиненными, какой бы страшной она ни была, чем сбегу один. Так и передайте своему начальству, господин майор.

Новак учтиво откланялся и скрылся в морозной мгле.

Едва за чехом захлопнулась металлическая дверь, как в адмиральском салон-вагоне началось бурное обсуждение ситуации. Благо, все офицеры и старшие чиновники находились уже здесь и своими ушами слышали новый ультиматум союзников.

Первым высказался премьер-министр:

– Войскам атамана Семёнова пришлось бесславно отступить из Иркутска. Его казаки в очередной раз оказали нам медвежью услугу. На пароходе при переправе через Байкал они учинили расправу над арестантами иркутской тюрьмы, которых захватили с собой. Их связывали веревками попарно, оглушали колотушками и сбрасывали в воду. Хоть бы над большевиками издевались! Так нет же! Нахватали, как всегда, первых попавшихся, чтобы выместить на них свою злобу. А среди них оказались и эсеры, и меньшевики, и даже первые члены Западно-Сибирского комиссариата, с которого и началось Омское правительство. После этого дикого избиения общественное мнение окончательно отвернулось от нас…

– Да перестанете вы когда-нибудь носиться с этим общественным мнением! – Колчак резко оборвал Полыхаева и спросил у начальника своего походного штаба, есть ли сведения от генерала Каппеля.

– Никак нет, ваше высокопревосходительство. С ним нет никакой связи!

Адмирал до хруста заломил пальцы.

– Значит, мы в мышеловке. Сзади – красные, впереди – новая демократическая власть, которая нас тоже не пощадит, – заключил он. – Как из нее выбраться? Ваши предложения, господа.

И хотя я никогда не был большим поклонником адмирала, но крови его никак не желал. Ее и так уже пролились реки на сибирской земле.

– В «Очерках Северо-Западной Монголии» Потаниным хорошо описаны эти места, – начал я издалека. – Там упоминается о заброшенном старом тракте длиной в 250 верст, который ведет отсюда до границы с Монголией. Правда, через Восточные Саяны высокие перевалы. Они зимой едва ли проходимы. Но и после них путь до монгольской столицы Урги[186] будет пролегать по гористой местности…

Колчак прервал меня:

– Так что же вы раньше молчали, Коршунов? Разве меня, полярного исследователя, могут испугать трудности перехода, заснеженные перевалы, мороз и ветер? Это же ведь счастье – преодолевать природные трудности! Вновь почувствовать себя молодым, испытать себя на прочность. Стихии противостоять проще, чем людям.

Адмирал распорядился собрать весь конвой. Стоя на подножке вагона, без шапки, с горящими глазами, он старался перекричать завывания вьюги:

– Я не еду в Иркутск, не хочу полагаться на милость союзников. А остаюсь здесь. И мы с вами, мои верные соратники, будем готовить новый поход. В Монголию! Кто сомневается, может уйти. Я никого не неволю. А кто верит в меня и хочет разделить со мной мою судьбу, пусть останется. Я предоставляю каждому свободу выбора!..

В жизни этого сильного, неординарного человека, пожалуй, не было дня горше, чем этот. Он еще продолжал говорить, а толпа стала редеть. Солдаты начали разбредаться в разные стороны. И через минуту-другую из пятисот человек перед вагоном осталось не более десятка.

– Эх, ваше высокопревосходительство, не надо было вводить солдат в искушение. Получили бы приказ, пошли б без разговоров, – попрекнул адмирала кто-то из штабных генералов.

Но Колчак ему не ответил. Он продолжал смотреть в темноту, куда за чехословацкое оцепление ушли его солдаты, и его коротко постриженные волосы седели буквально на глазах.

Но это было только началом его разочарования в людях. Решено было идти с одними офицерами, хотя теперь отход становился гораздо опаснее. Наверняка противник будет преследовать отряд. И когда в штабе старшие офицеры получали последние инструкции и уже собирались расходиться, чтобы рано утром выступить в сторону Монголии, неожиданно один моряк обратился к адмиралу:

– Ваше высокопревосходительство, ведь союзники соглашаются вас вывезти?

Колчак утвердительно кивнул.

– Так почему бы вам, ваше высокопревосходительство, не уехать в вагоне? А нам без вас гораздо легче будет уйти. За нами одними никто гнаться не станет. Да и для вас так будет легче и удобнее.

Верховный правитель побледнел. От кого-кого, а от морского офицера он не ожидал такого удара.

– Значит, и вы меня бросаете?

– Никак нет. Если прикажете, мы пойдем с вами.

Адмирал задумался, а потом громко объявил:

– Совещание закончено. Каждый волен поступать, как ему велит его совесть.

Офицеры разошлись. Колчак упал в кресло и с горечью произнес:

– Все меня бросили. Делать нечего, надо ехать.

А потом помолчал и прибавил:

– Продадут меня эти союзнички.

Адмиралу был предоставлен вагон второго класса, в котором с трудом разместились шестьдесят человек – генералы, верные офицеры и чиновники. В каждом купе ехало по восемь-десять штатских и военных. Спали на верхних полках по очереди. Одно купе целиком занял Колчак вместе с Анной Васильевной. Вагон разукрасили флагами Великобритании, США, Франции, Чехословакии и Японии и прицепили в конец чешского состава. Следом под совместной охраной – русской и чехословацкой – шел эшелон с золотым запасом империи.

На всех станциях к вагону ломились вооруженные люди, требуя выдачи Колчака, но чехам удавалось сдерживать их натиск.

А вот и Черемхово. Я надел пальто, шапку и вышел в тамбур. Дальше наши дороги с Колчаком и Полыхаевым расходились. Я поставил в известность министра-председателя о своем уходе, и он не стал удерживать меня, а только безразлично махнул рукой, мол, поступай как знаешь.

Те же злые и черные люди, как и на предыдущих станциях. Как и черносотенцы в 1905 году. Почему они всегда и везде, при любой бойне, неважно под какими лозунгами она началась, в первых рядах? Порода что ль такая особенная в роду человеческом? Питающаяся падалью? Они издалека чувствуют запах крови и, как гиены, собираются в стаи, чтобы легче было добивать умирающую жертву.

На второй путь подошел эшелон с золотом.

– Странно, – заметил провожавший меня офицер. – А где же наша охрана? Одни чехи.

Меня уже не интересовали интриги и хитросплетения вокруг золотого запаса, поэтому я попрощался и стал спускаться на перрон, но не успел коснуться замерзшей земли, как чьи-то крепкие руки подхватили меня и с силой затолкнули обратно в вагон.

– Куда прешь, сволочь? Драпать удумал, колчаковщин прихвостень? Не выйдет. Хозяину без тебя скучно будет помирать, – протянул высокорослый детина в черной путейской шинели и загоготал над собственной шуткой.

Он ловко, как цирковая обученная обезьяна, подтянулся на поручнях и запрыгнул в вагон. Висевшая у него на плече винтовка лязгнула о металлический пол. Следом за ним взобрались его товарищи. Они заполнили весь тамбур, затолкнув меня вовнутрь пассажирского отсека. От них воняло углем, потом и самогоном.

Услышав шум, из первого купе вывалились офицеры, и наставили дула своих револьверов на непрошеных гостей. Я оказался меж враждующими сторонами как раз на линии огня.

Рабочие, наткнувшись на сопротивление, остановились, перекрыв проход. Их командиру в кожаной тужурке пришлось с большим трудом пробраться во главу колонны. Он внезапно появился передо мной из‑за спины шутника-верзилы, и я опешил. Впрочем, он тоже.

Передо мной стоял мой прежний друг, а ныне самый лютый враг, отбивший у меня жену, Александр Чистяков.

– Ба! Какая встреча! – театрально протянул он, и его рука скользнула к кобуре.

Я тоже запустил свою ладонь во внутренний карман пальто и нащупал ребристую рукоятку револьвера.

Мы поняли друг друга без слов и, зная, как каждый умеет обращаться с оружием, оставили эту глупую затею. Если бы начали стрельбу, это бы неминуемо привело к большой перестрелке, и тогда бы наверняка беснующаяся толпа на станции снесла чешское оцепление и разорвала всех находящихся в вагоне на куски.