Читать интересную книгу Сибирская трагедия - Дмитрий Барчук

Утром меня разбудил страшный крик из премьерского салона. Это кричал генерал Полыхаев. Стенка, за которой я спал, была тонкой, и все сказанное у премьер-министра было отчетливо слышно в моем купе:

– Он сбежал! Ночью его эшелоны перевели на следующую станцию.

– И золотой тоже? – испуганно переспросил Виктор Николаевич спросонья.

– В первую очередь.

– Но твои егеря успели хоть что-то с него снять?

На этот вопрос брата командарм ответил уклончиво:

– У стен тоже бывают уши.

Послышался шорох, как будто заскрипело перо по бумаге.

– Да, не густо! На золотой запас республики не потянет.

– Зато хватит выплатить жалованье солдатам, перед тем как отправлять их на смерть! – выпалил генерал.

– Ну не нервничай ты так, Анатолий, что сделано, то сделано. Будет еще Красноярск. Там уж генерал Зиневич[178] адмирала не упустит. А Сахаров? Он тоже уехал?

– Нет. Его состав еще на станции.

– Так чего же мы медлим! Прикажи своим офицерам срочно арестовать этого черносотенца! – распорядился председатель правительства.

Днем Виктор Николаевич поручил мне составить телеграмму Верховному правителю с требованием немедленного созыва Сибирского земского собора и формирования нового правительства, опирающегося на широкие народные массы. Телеграмма заканчивалась ультиматумом: если требования не будут удовлетворены до 24 часов 9 декабря, то правительство и верные ему войска во имя Родины пойдут на все. Да рассудит их Бог!

Но уже к вечеру из Новониколаевска пришло сообщение, что полковник Ивакин убит при попытке к бегству. Анатолий Полыхаев отбыл со своим бронепоездом в Томск. А прибывший в Тайгу командарм Войцеховский распорядился освободить смещенного генерала Сахарова из-под ареста.

Глава правительства сразу сник, замкнулся в себе и отправился на восток, вдогонку за адмиралом.

Через неделю в Нижнеудинске он уже оправдывался перед Колчаком за резкий тон телеграммы: дескать, его высокопревосходительство неправильно истолковал содержание.

Здесь, на въезде в Иркутскую губернию, эшелоны Верховного правителя и пристроившийся к ним поезд министра-председателя застряли надолго.

Чехи не давали паровозы, юлили, чего-то недоговаривали, постоянно консультировались с командующим союзными войсками в Иркутске французским генералом Жаненом[179].

Колчак чувствовал их двойную игру, но, оторванный от армии, он ничего не мог сделать. Части генералов Войцеховского и Каппеля остались далеко позади, а Сибирская армия генерала Полыхаева была рассеяна красными и практически перестала существовать. Верховный правитель оказался заложником у иностранцев. Он сам и сопровождаемый им золотой запас России стали разменной монетой в политической игре, сдав его, союзники рассчитывали откупиться от большевиков, чтобы самим унести отсюда ноги.

– Виктор Николаевич, это правда, что ваш секретарь свободно говорит и по-чешски, и по-словацки? – спросил как-то премьера адмирал.

Радуясь возможности вернуть расположение Верховного правителя, Полыхаев передал меня в распоряжение Колчака, даже не спросив моего согласия. При этом долго нахваливал мои таланты, словно речь шла о какой-то полезной вещи, а не о человеке.

– Пётр Афанасьевич и польским, и венгерским, и румынским языками владеет. Об английском, немецком и французском я вообще не говорю.

– А японским? – неожиданно спросил меня адмирал.

Я отрицательно покачал головой.

– Жаль. Очень жаль, – произнес Колчак. – Скоро японцы останутся нашими единственными союзниками.

Так я снова сменил начальника и стал личным секретарем Верховного правителя. И нисколько не жалел об этом. Все-таки после Потанина и Муромского масштаб личности Полыхаева был так себе. Общение с ним доставляло мне мало удовольствия. Да и работы он давал немного. На словах деятельный, он робел перед официальными документами. Виктор Николаевич мечтал сделать карьеру, но предпочитал, чтобы за него жар загребали другие. Для этого плел самые разнообразные интриги. Его отставка для адмирала была вопросом решенным. Только бы добраться до «Большой земли» – Иркутска.

Другое дело – Колчак. Полярный исследователь, герой Русско-японской войны, инженер по минному делу, адмирал. Харизматическая личность. Я стенографировал некоторые заседания его «Звездной палаты», много читал о его полярных приключениях в географических журналах, слышал лестные отзывы о нем других людей, но своего мнения еще не составил.

– Переведите на чешский язык это письмо и отправьте его президенту Чехословакии профессору Масарику[180], – дал мне первое задание Колчак.

Я ознакомился с рукописью и, не таясь, как привык делать это, работая у Муромского и Потанина, сделал ряд замечаний.

– В дипломатической переписке столь оскорбительный тон неуместен. Он приведет лишь к большему осложнению отношений между странами.

Колчак задумался, а потом резко ответил:

– Ничего не меняйте. Переведите всё как есть. Они первые разослали свой меморандум.

– Но приказ атаману Семёнову взорвать тоннели на Кругобайкальской железной дороге равносилен объявлению войны! – воскликнул я.

Лицо Колчака стало серым.

– Пусть знают, что если они сдадут меня красным, то и сами останутся в Сибири навечно.

Адмирал подошел к столику, налил в стакан из графина коричневатой жидкости и выпил ее одним глотком.

Откашлялся. Подошел к стене вагона, где висела коллекция холодного оружия, и снял длинный меч. Полоска холодной стали, как змея, ярко блеснула при тусклом электрическом свете.

– Правильно говорил подаривший мне этот самурайский меч японский полковник, что демократия – это власть толпы, и она неизбежно ведет к хаосу вследствие закона глупости числа…

Он всунул меч обратно в ножны и взял со стола раскрытую книгу.

– Здесь написано то же. Эх, перехитрили меня сионские мудрецы! Слабым оказался я на поверку. Глупец! Еще заигрывал с представителями демократии. Останавливал генералов, чтобы не переусердствовали в карательных акциях. А надо было брать пример с большевиков и каленым железом, огнем и мечом выжигать их коммунистическую, сионистскую заразу, как они безжалостно истребляют цивилизацию.

Я узнал эту книгу. «Великое в малом» Сергея Нилуса. Именно этот потрепанный томик с пометками покойной императрицы я привез Муромскому из Екатеринбурга. Но как он оказался у Колчака? Видимо, Пётр Васильевич поставил в известность Верховного правителя.

– Истинного народоправства не существует в природе. Это красивая сказка, мечта. Но во время войны она превращается в грозное оружие, чтобы лживой агитацией развалить фронт и подорвать тыл противника, – резюмировал Колчак.

Возражать против этого утверждения, подкрепленного такими наглядными вещами, как самурайский меч, «Протоколы сионских мудрецов» и графин с шотландским виски, было сложно. И я воспользовался первым попавшимся мне на глаза предметом. Это была висевшая на перегородке карта России, размалеванная стрелками боевых действий и утыканная красными и белыми флажками. Причем красных флажков было несоизмеримо больше, чем белых.

– Да, вы правы, ваше высокопревосходительство, – начал я издалека, – для демократии в первую очередь нужны граждане. А откуда им было взяться в царской крепостнической России! Честные и благородные дворяне? Вы сами на своем омском опыте убедились, что они уже выродились. Остались лишь единицы, белые вороны. Но только с ними выиграть войну было невозможно.

Я вплотную подошел к карте и обвел пальцем территорию Сибири от Уральских гор до Тихого океана.

– Вам ведь повезло, что вы оказались именно здесь, в Сибирской республике, а не на юге России у генерала Деникина. Здесь никогда не было крепостного права. Здесь живет совсем другой народ, который даже перековывать в граждан не надо было. Оставалось только запустить демократические институты…

– Ну-ну, – усмехнулся адмирал. – И народилась бы новая керенщина! Ваши эсеры любое государственное строительство заболтали бы, а потом бы легли под большевиков, как это делается сейчас повсеместно.

– А вот для этого и нужны были военные! Что вам мешало укрепить границы по Уралу, как это сделал генерал Маннергейм в Финляндии, добиться признания Сибирской России от союзников, наладить промышленность. Ведь сколько богатства кругом! Обустроить Сибирь, сделать ее привлекательной для жизни. Тогда бы этот край мог принять всех беженцев из европейской части, стать для них вторым домом. Поверьте, Сибирь для этих целей подходила лучше других частей империи. Но вместо того, чтобы защищать новую Россию от врагов, вы взялись реставрировать старую, которая всем сибирякам опостылела. Вот и бежите теперь отсюда, как Наполеон когда-то бежал из России. Вы так и не стали здесь своим. Сибирь не приняла вас и ваши порядки.