class="p1">Вон над горизонтом пролетела серебристая фигурка лайнера, оставляя на небе белый инверсионный след, – Подгорный сейчас вполне мог бы управлять этим самолетом.
Беседуя с «сыном», он постепенно узнавал, каким сам виделся Игнату, – медленно прозревал, постигая, кем он был для мальчика прежде, когда еще был вторым пилотом борта.
Крик самого неба, страсть неудержимого воздушного океана, его больших и малых ветров, бурь, гроз и молний… Слава, вечно звавшая его из темных грозовых туч… Слава, смерть и женщина, которые, соединившись, должны были стать его судьбой. Двадцатилетний, он упрямо верил, что посреди мировой тьмы приготовлен маяк, главное предназначение которого – осветить его, будущего героя. Между тем стоило ему заполучить ту единственную женщину, как прежний повелительный зов перестал выкликать его имя.
Стократ благородней тот,
Кто не скажет при блеске молнии:
«Вот она – наша жизнь!»[88]
Неожиданно Подгорный понял, что это значит: не скажет – значит промолчит, не станет разменивать безмолвие на пошлые сентенции.
Он отвергнут опасной смертью, славой – тем более. Хмель эмоций, расставание, женские слезы, темная жажда приключений. Мощная сила, бесконечно гнавшая его на край земли… Всему – конец. Осталась зола. Началась мирная жизнь без флаттеров, зон турбулентности и воздушных ям.
– Хочешь чаю, папа? – раздался за спиной звонкий голос Тёмы.
– Почему нет? – машинально ответил Подгорный, погруженный в собственные мысли.
В памяти всплывали берега островов, где он побывал. Огненная Земля. Новая Каледония. Острова Индонезии, Новой Зеландии, страны Вест-Индии.
В них жила вечно кипящая тоска, дожидались добычи грифы, носились разноцветные попугаи и пальмы, пальмы, пальмы! Которые он запомнил из своих прежних воплощений. Он не спал – грезил наяву об упущенной навсегда героической смерти на глазах тысяч людей. Его жизнь, предуготованная кем-то для блистательной смерти, потеряла всякий смысл.
– Чай!
Игнат протянул Подгорному коричневый пластиковый стаканчик. Тот машинально взял его, отметив, что руки Игната почему-то дрожат – от холода, наверное.
Тропическое солнце, грозовые облака, молнии, Подгорный залпом выпил тепловатую жидкость. Чай показался ему необычайно горьким. Почему? Настал момент, теперь он узнал, как горька слава на вкус.
Вот он лежит на боку, могучий второй пилот, сломленный немереной дозой снотворного. Игнат твердо решил исполнить задуманное. Подгорный же сказал: «Молчи при свете молнии!» Сказал, но не объяснил… Что бы это могло значить? «Достигни просветления и твори! Момент озарения краток. Сделай быстро, что должно, не позволяй себе колебаний!» Вот что он имел в виду.
Сердце Игната – твердое, словно стальной истребитель с острыми крыльями. Он сделает все, чтобы Подгорный остался героем… Для его же блага.
Внутри Игната поднял голову неистовый Рейджен. Скотчем обмотать руки пилота за спиной – это он сможет. Скотчем обкрутить ноги, подтянуть все к туловищу. Скальпель, ножницы… Ну, блин, х/б полотенца забыл. Ладно, рот можно заклеить, чтобы не кричал. Но глаза… Игнат вспомнил приоткрытые, залитые кровью глаза первого убитого им щенка, пасть с густо запекшейся кровью, замерший между клыками выпавший набок язык. Услышал, как пожелтевшие от сала ножницы со скрежетом режут щенячьи ребра…
Исполнить все следует мгновенно, одним выверенным движением скальпеля, но Подгорный все равно проснется, успеет – на долю секунды – взглянуть на него. Парнишке не выдержать этого единственного взгляда… Скотч – не один слой, десять слоев… Все полу-у-учится… Ритуал освоен, он разыграет все как по нотам. И где потом прятать тело? Деревянный пол, поднятый метров на пять над землей. Как его вынести… незаметно, чтобы никто не увидел? А если кто-то появится? У него единственный шанс, другого не будет.
Есть время для тьмы,
Для света есть час.
И если не мы,
То кто, кроме нас?
«Подгорный сам виноват – сумел соединить мировые нити, а потом их порвал. Теперь миру конец. Я обещал пойти на все, лишь бы этого не случилось.
Теперь все в моих руках. Раз не получается, запускаем вариант Б».
4
В газетах писали: «Пожар в деревянной церкви 1774 года постройки произошел днем десятого августа. Площадь пожара составила шестьдесят квадратных метров. Здание полностью сгорело. Церковь расположена в исторической части города на берегу Кондопожской губы Онежского озера.
Успенская церковь – выдающийся памятник северной деревянной архитектуры. До настоящего времени считалась одной из самых высоких деревянных церквей в Европе».
От людей ничего не скроешь. В маленькой Кондопоге о том, кто поджег, знает каждая собака.
– Двадцать минут горело всего. Этот козел бензином облил, – рассказывает словоохотливый охранник. – А перед этим двери зачем-то снаружи кольями и досками основательно подпер, это я потом уже заметил, когда все уже горело. Вроде там внутри никого и не было. Мальчишка, долговязый такой. Лет четырнадцати-пятнадцати. Взял пять литров бензина, прошел по озеру с той стороны. Церковь вспыхнула как свечка. Представьте, сухое дерево.
На вопрос, где была пожарная, хмыкнул:
– Без воды приехала пожарная. Как приехали, спросили, где вода. Вон шинами грязь продавили, чтобы поближе к берегу стать. Здесь и набирали… Они набирали, а церковь горела. Одна такая на всю Россию была. Все, нет уж больше такой. Я же там был, как пожар начался. Горело-то чуть. Потушить вполне можно было. Я туда-сюда – ни огнетушителя, ни песка. Эх, етить твою налево, все как всегда у нас, – горько заключил сторож.
– На смене напарник мой был, Владимир, а я в тот день не дежурила, – рассказывает смотритель Галина. – Он, как мог, пытался сбить пламя – куда там, бревна высушены временем, огонь моментально распространился по всему корпусу. Еще и ветер в сторону храма. Сразу, в 15:30, сработала пожарная сигнализация. Пожарные прибыли через восемь минут. Местные с ведрами с водой тоже что-то пытались. Жар от огня – близко не подойти. Я как увидела нашу красавицу в огне, ноги разом отказали: хочу встать – не могу. А еще по озеру баржа идет – как начала пронзительно гудеть, словно набат. Вспоминаю, а у самой мурашки по коже! Этому храму ведь цены нет. Построен в стиле прионежской шатровой школы, хотя Петр Великий уже издал указ строить на Руси церкви только с луковичными куполами.
Бабушки в Карелии похожи на белочек – маленькие, круглые, упрямые и очень общительные. А еще цокают смешно, хотя в том, что говорят, вообще ничего смешного.
– Я в окно-то посмотрела. А там пламя, как свеца. Церков-то горит! Церков-то горит. А больше я ницого и не видела, – цокает баба Пня.
По признанию бабушки Пни, и саму