В жалкой попытке противостоять возможному насилию редакция газеты тоже вооружилась: 8 винтовок со штыками и 250 патронов к ним. Энгельс называл редакцию крепостью. Впрочем, если огневая мощь этой крошечной крепости была ничтожна по сравнению с окружающими ее войсками, мужество ее было неизмеримо. Маркс начал носить при себе оружие {12}.
Таково было положение свободной прессы в Пруссии, когда 1 июня 1848 года вышел первый номер «Neue Rheinische Zeitung», провозгласившей себя «органом демократии» {13}. Правильнее было бы назваться «органом родовых мук демократии». Часто используя репортажи коллег с места «боевых действий», газета методично описывала ежедневно меняющийся облик европейского общества, по мере того как рушились правительства, а на их место приходили оппозиционные партии. Маркс считал одной из важнейших задач газеты воспитание и образование отсталых масс населения Германии путем информирования о положении дел в странах, где стремление к демократии прогрессировало, — чтобы подготовить и их к следующему этапу политического и социального развития.
Однако новости из Европы обескураживали. Это была история не побед, а отступления.
С февраля по июнь эйфория первых дней революции исчезла, ей на смену пришли противоречия, в значительной степени обусловленные недоверием классов друг другу. Средний класс считал победу своим достижением, однако опасался, что низшие классы, ставшие мускулами революционной борьбы, потребуют свою долю добычи. Дворянство опасалось потери политической власти и экономических привилегий — поскольку большинство в правительстве теперь составлял средний класс, чему способствовало введение общего избирательного права. Крестьяне в деревне боялись среднего класса, который собирал с них налоги, чтобы иметь достаточно средств для усмирения недовольства в голодающих городах.
Оказалось, что свержение прежнего правительства — самая легкая часть революции. Наведение порядка было гораздо сложнее, а временами и попросту невозможно. Во Франции председательство во Временном правительстве — в качестве символического жеста — было передано 80-летнему ветерану революции. Однако аристократ и поэт Альфонс Мари Луи де Ламартин в действительности был голосом нового режима и его руководящим духом.
Ламартин был республиканцем, и его ораторское искусство многие признавали оружием не менее действенным, чем винтовка. На него пало нелегкое бремя — контролировать амбициозных мужчин, вошедших во Временное правительство {14}. Среди его соратников были социалист Луи Блан, журналист Флокон, Ледрю-Роллен (радикал и организатор банкетов накануне 24 февраля) и простой рабочий, известный под именем Альберт (настоящее имя — Александр Мартин) {15}.
Результатом стал хаос. Ни одного из этих мужчин было невозможно контролировать, каждый из них по-своему видел ситуацию и то, как должно выглядеть новое правительство {16}.
Тем не менее список достижений Временного правительства за период с 24 февраля по 23 апреля (день всеобщих выборов) впечатлял: отмена рабства в колониях, всеобщее избирательное право для мужчин, свобода собраний и прессы; создание национальных мастерских, чтобы гарантировать занятость; сокращенный рабочий день, отмена смертной казни за политические преступления — и это лишь часть сделанного! {17}
Но независимо от величины этого списка кто-то все равно остался не удовлетворен. Напряженность и обида в обществе росли. В сельской местности, например, где исторически питали недоверие к Парижу, крестьяне были разочарованы, что Временное правительство не отменило решений 1827 года, когда крестьянство было лишено некоторых общинных прав, в частности — на пресловутый безвозмездный сбор валежника. Это разочарование быстро переросло в возмущение, когда правительство установило 45 %-ный налог на землю, чтобы облегчить положение капитала, чей кризис был усугублен восстанием.
Когда Ледрю-Роллен в качестве министра внутренних дел отправил своих служащих в сельскую местность, чтобы провести агитационную кампанию за республиканцев, которые должны были обеспечить революционный дух Национального собрания в предстоящих выборах — крестьяне были в ужасе: страшные либералы и социалисты не довольствовались тем, что ограбили город, теперь они хотят навязать свою политическую волю и провинции. В результате крестьяне, помещики и, конечно же, дворяне скопом выступили за консервативных кандидатов {18}.
Процесс в Париже шел не менее сумбурно. Во Франции еще не было никаких реально действующих структур для проведении предвыборных опросов — при том что голосовать могли 9 миллионов человек {19}.
Явка избирателей в день выборов была массовой, 84 % лиц, имеющих право голоса, этим правом воспользовались. Когда результаты были подсчитаны, оказалось, что из 876 избранных депутатов менее 100 человек были радикалами или социалистами. Подавляющее большинство придерживалось консервативных или умеренных взглядов, многие из них были теми самыми людьми, которые входили во власть при Луи-Филиппе. Парижские рабочие не увидели в правительстве своих представителей, они увидели только капиталистов, которых, как они думали, свергла революция {20}.
Токвилль, который был избран в Национальное собрание от провинций, писал, что вернулся в Париж после выборов, которые привели его в ужас.
«Я нашел в столице сто тысяч вооруженных рабочих, объединившихся в полки; они без работы, они умирают от голода, но их умы переполнены пустыми и ненужными теориями… Я увидел общество, расколотое пополам: на тех, кто не имеет ничего и объединен лишь жадностью, — и тех, кто имеет самую малость и объединен лишь страхом… Не было связей, не было никакой симпатии между этими двумя лагерями; казалось, в воздухе буквально витает идея неизбежного и скорого противостояния {21}».
15 мая недовольные рабочие во главе с ветеранами-экстремистами атаковали вновь избранное Национальное собрание. Они приняли участие в работе сессии якобы для того, чтобы выслушать прения по Польше, чья последняя попытка добиться независимости вновь была безжалостно подавлена. Вскоре толпа рабочих стала огромной и враждебно настроенной, прозвучали требования, некоторые из них исходили от Огюста Бланки, само присутствие которого вызвало ужас у умеренных депутатов. Большую часть своей жизни Бланки провел в тюрьме за свои политические убеждения, периодически рассылая оттуда ядовитые послания, полные нападок на правящий класс {22}. К моменту появления в зале заседаний Бланки был на свободе уже два месяца, но лицо его все еще было бледным и осунувшимся, а губы были белыми как мел. Он был истощен, и одежда свободно болталась на его иссохшем теле. Токвилль говорит, что Бланки напоминал разлагающийся труп {23}. Он воплощал в себе все, чего так боялся средний класс, — вторую волну террора.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});