Читать интересную книгу К востоку от Эдема - Джон Стейнбек

— Но он же покончил с собой. Значит, мучился этим.

— Он был дурак. Я слышала, как он стучался к нам, молил отца поговорить с ним. Я просмеялась всю ночь.

— Мне было бы тяжко думать, что человек оборвал свою жизнь из-за меня, — сказал Адам.

— Ты тоже дурак. Я помню, как мной восхищались: «Какая хорошенькая, миленькая, нежненькая!» И всем им было невдомек, кто я на самом деле. Все ходили у меня на задних лапках, под мою команду — и не догадывались о том.

Адам допил рюмку. Он наблюдал за Кейт как бы со стороны. Видел, как в ней муравьино копошатся побуждения, позывы, и они, казалось, были ему все ясны. Хмель иногда дает такое чувство глубинного понимания.

— Как бы ты ни относилась к Сэму Гамильтону, он был мудр. Помню, он сказал мне как-то, что когда женщина считает себя знатоком мужчин, то обычно видит в них только одно и ни о чем другом даже не догадывается, а ведь в мужчинах много чего есть.

— Он был лжец да ещё и лицемер, — не сказала, а выхаркнула Кейт. — Лжецов, вот кого я ненавижу, а они все лжецы. Вот их нутро. Обожаю раскрывать это их нутро. Обожаю тыкать их носами в их собственное дерьмо.

— Неужели, по-твоему, в мире только и есть, что зло и глупость? — Адам поднял брови.

— Именно так.

— Не верю, — спокойно сказал Адам.

— «Не верю», «Не верю», — передразнила она. А хочешь, докажу?

— Не сможешь.

Она вскочила, подбежала к столу бюро, достала конверты, положила на стол.

— Полюбуйся вот на эти, — сказала она.

— Не хочу.

— Все равно покажу.

— Она вынул снимок. — Смотри. Это депутат калифорнийского сената. Хочет выставить свою кандидатуру в Конгресс. Погляди на его брюхо. Сиськи, как у бабы. Он любит, когда его плеточкой. Вон полоса от плети. А что за выражение на ряшке! И у него жена и четверо детей, и в Конгресс лезет. А ты — «не верю»! Ты вот на это глянь! Этот белый кусок сала — член муниципального совета; а у этого рыжего верзилы-шведа ранчо неподалеку от Бланке. А вот — любуйся! Профессор университета. Аж из Беркли ездит к нам, чтоб из ночного горшка ему в лицо плеснули — профессору философии! А на этого глянь! Проповедник Евангелия, иезуит-монашек. Ему раньше дом поджигать приходилось, чтоб удовлетвориться. Мы его удовлетворяем другим способом. Видишь спичку, горящую под его тощим боком?

— Не хочу я это видеть, — сказал Адам.

— Но всё равно увидел. И теперь тоже не веришь? Ты ко мне ещё проситься будешь. Скулить и плакать будешь, чтобы впустила, — говорила она, стремясь подчинить его своей воле — и видела, что он не подчиняется, не поддается. Ярость её сгустилась, стала едко-ледяной. — Ни разу, ни один ещё не ушел, — произнесла она негромко. Глаза её глядели плоско, холодно, но коготки вцепились в обивку кресла, терзая и вспарывая шелк.

— Если бы у меня были такие снимки и те люди знали бы про них, то я бы опасался за свою жизнь, — сказал Адам со вздохом. — Один такой снимок, наверно, может погубить человеку всю жизнь. Ты за себя не боишься?

— Ты за дитя малое меня принимаешь? — спросила Кейт.

— Нет, больше уже не принимаю, — ответил Адам. Я теперь начинаю думать, что в тебе природа искореженная — или вообще не людская.

Она усмехнулась, сказала:

— Может, ты и угадал. А думаешь, людская природа мне приманчива? Всмотрись в эти снимки. Я бы скорей в собаки записалась, чем в люди. Но я не собака. И я умней, чем люди. Меня тронуть никто не посмеет, не бойся. У меня вон там, — она указала рукой на шкафчики, — сотня прелестных картинок, и эти люди знают, что чуть только со мной что-нибудь случится — всё равно что, — и тут же будет отправлено сто писем, и в каждом фотокарточка, и каждое адресовано туда, где она причинит наибольший вред. Нет, меня они тронуть не смеют.

— Ну, а вдруг с тобой произойдет несчастный случай? Или, скажем, заболеешь? — спросил Адам.

— У меня предусмотрено все, — сказала Кейт. Наклонилась ближе. — Я тебе скажу секрет, которого никто из них не знает. Через несколько лет я уеду. И тогда всё равно эти письма будут отправлены. — И, смеясь, она откинулась на спинку кресла.

Адама передернуло. Он вгляделся в Кейт. Её лицо и смех были детски-невинны. Он привстал, налил себе ещё полрюмки. Бутылка была уже почти пуста.

— Знаю я, что тебе ненавистно, — проговорил он. Тебе ненавистно в них то, чего ты не понимаешь. Ты не зло, ты добро в них ненавидишь, непонятное тебе. И желал бы я знать, чего ты в конце-то концов хочешь.

— Скоро будут у меня все деньги, сколько мне надо, — сказала она. — И я уеду в Нью-Йорк, а я ещё не старая. Совсем не старая. Куплю дом, хороший дом в хорошем квартале, найму хороших слуг. Но первым делом разыщу одного человека, если он ещё жив, и очень медленно его замучаю. Постараюсь замучить тщательно и аккуратно, чтобы он сошел с ума, прежде чем умереть.

— Чушь! — Адам сердито топнул ногой. — Наговариваешь на себя. Бред это. Все бред и ложь. Не верю.

— А помнишь, какою увидел меня в первый раз? — спросила она.

Лицо Адама потемнело.

— Ещё бы не помнить.

— Помнишь разбитый рот, сломанную челюсть, вышибленные зубы?

— Помню. И хочу забыть.

— Вот первой моей отрадой и будет найти человека, который так меня отделал. А потом — потом найдутся и другие удовольствия.

— Мне пора, — сказал Адам.

— Не уходи, милый, — сказала Кейт. — Не уходи, мой любимый. У меня простыни шелковые. Я хочу, чтобы ты кожей ощутил их.

— Ты шутишь, что ли?

— О нет, я не шучу, любимый. Не шучу. Ты не хитер в любви, но я выучу тебя. Выучу.

Она встала, пошатываясь, взяла его за руку. Лицо Кейт казалось свежо и молодо. Но взглянув на её руку, Адам увидел, что она в морщинках, точно лапка светлокожей обезьяны. Он брезгливо отстранился. Заметив, осознав это, Кейт сжала зубы.

— Не понимаю, — сказал он. — Знаю, что всё так, но не могу поверить. И завтра не смогу. Буду считать это бредовым сном. Но нет, это не сон, нет. Я же помню, что ты мать моих сыновей. И ты не спросила о них. А ты мать моих сыновей.

Кейт поставила локти на колени, подперла руками подбородок, так что пальцы закрыли её заостренные ушки. Глаза её светились торжеством. Голос был издевательски ласков.

— Дурак в чем-нибудь да непременно оплошает, — произнесла она. — Я это ещё в детстве установила. Я мать твоих сыновей. Но почему твоих? Я — мать, это так. Но почем ты знаешь, что отец — ты?

Адам открыл рот от удивления.

— Кэти, что ты такое говоришь?

— Меня зовут Кейт. А ты слушай, милый, и припоминай. Сколько раз я позволила тебе лечь со мной?

— Ты была больна. Изувечена.

— Один разок позволила. Один-единственный.

— Тебе было плохо беременной, — воскликнул он. Ты не могла…

— Однако брата твоего смогла принять.

— Брата?

— У тебя же есть брат Карл, ты что, забыл?

Адам рассмеялся.

— Ну и бесовка же ты. Но зря думаешь, что я тебе поверю насчет брата.

— Хоть верь, хоть не верь, — сказала Кейт.

— Ни за что не поверю.

— Поверишь. Задумаешься, потом засомневаешься. Вспомнишь Карла — все о нем припомнишь. Карла я бы могла полюбить. Он моего пошиба.

— Нет.

— Ты припомнишь, — сказала Кейт. — Вспомнишь когда-нибудь, как напился горького чаю. Выпил по ошибке мое снотворное — помнишь? И спал крепко, как никогда, и проснулся поздно, с тяжелой головой.

— Ты была больна — ты не могла задумать и выполнить такое…

— Я все могу, — ответила Кейт. — А теперь, любимый, раздевайся. И я покажу тебе, что я ещё могу.

Адам закрыл глаза; голова кружилась от выпитого. Открыл глаза, тряхнул головой.

— Это не важно, даже если правда, — проговорил он. Совсем не важно. — И вдруг засмеялся, поняв, что это и правда не важно. Рывком встал на ноги — и оперся на спинку кресла, одолевая головокружение. Кейт вскочила, ухватилась за его рукав.

— Я помогу тебе, снимай пиджак.

Адам высвободился из рук Кейт, точно отцепляясь от проволоки. Нетвердой походкой направился к двери.

В глазах Кейт вспыхнула безудержная ненависть. Она закричала — издала длинный, пронзительный звериный вопль. Адам остановился, обернулся. Дверь грохнула, распахнувшись. Вышибала сделал три шага, боксерски развернулся и нанес удар пониже уха, вложив в него всю тяжесть тела. Адам рухнул на пол.

— Ногами! Ногами его! — крикнула Кейт.

Ральф приблизился к лежащему, примерился. Заметил, что глаза Адама открыты, смотрят на него. Неуверенно повернулся к Кейт.

— Я велела — ногами. Разбей ему лицо! — В голосе её был лед.

— Он не сопротивляется. Уже успокоен, — сказал Ральф.

Кейт села, хрипло дыша ртом, положив руки на колени. Пальцы её судорожно корчились.

— Адам, — произнесла она. — Ненавижу тебя, впервые ненавижу. Ненавижу! Слышишь, Адам? Ненавижу!

Адам попытался сесть, снова лег, потом все-таки сел.