Алексеев отправился сначала в Брюссель, там запасся рекомендательным письмом к секретарю Антимасонской ассоциации аббату Ж. Турмантену и проследовал далее в Париж, чтобы разузнать у него про французскую масонскую ложу «Великий Восток».
Удивленный равнодушным приемом аббата, Алексеев составил первое донесение Курлову по материалам «Ревю мазоник» — газеты «Великого Востока». И хотя один из ее авторов назвал русское правительство «позором цивилизованных государств», Алексеев признавался, что пока у него нет улик, свидетельствующих о масонском заговоре.
Затем, когда помощник Турмантена принял 500 франков «взаймы», Алексеев имел откровенную беседу с аббатом и выяснил, что исчерпывающие сведения о масонских ложах в России стоят 500 тыс. франков — именно такая сумма необходима для подкупа трех высокопоставленных масонов. После того как Курлов ответил, что согласен выплачивать информаторам лишь небольшое ежегодное пособие и еще вознаграждение за каждый добытый документ, Алексеев продолжал отстаивать первоначальное предложение, а заодно представил счет на 2 тыс. франков за собственные расходы на роскошную жизнь — извозчика, театр, папиросы, лакея и многочисленные «ужины на двоих» — во время полуторамесячного вояжа, который завершился в декабре.
Спустя чуть более года, в январе 1912-го, аббат прислал письмо министру внутренних дел А.А. Макарову, где спрашивал, была ли удовлетворена его просьба о «значительной сумме денег» и по-прежнему ли русские чиновники отказываются предпринимать «что-либо в России против франкмасонов». Вероятно, аббат написал министру, чтобы поставить его в известность, что он до сих пор ничего не получил, хотя кое-чего заслуживает, и тогда ему переслали скромное вознаграждение за несколько будущих донесений, которые на поверку оказались бесполезными политическими сплетнями.
Тем временем Алексеев уже выслеживал «масонских злоумышленников» в Петербурге, и от него поступило донесение о состоявшемся 11 марта 1911 г. собрании двадцати подозреваемых в Музее изобретений и усовершенствований. В качестве наиболее активного пропагандиста он отметил В.В. Архангельскую-Овчинникову, известную охранке как радикальная феминистка с дипломом по истории философии Парижского университета. Алексеев свободно беседовал с ней, и она с увлечением убеждала его в могуществе масонства. Возможно, в результате этих бесед Алексеев осенью того же года и указал в донесении, что масоны приложили руку к убийству Столыпина 1 сентября 1911 г. и что «Великий Восток» действует через «революционные комитеты по плану, выполнение которого пока лишь в самом начале».
В 1912 г., ознакомившись с донесениями Алексеева из досье охранки на масонов, новый директор Департамента полиции С.П. Белецкий отверг выводы о заговоре как безосновательные. Когда чуть позже великий князь Николай Николаевич, командовавший гвардией, потребовал от него расследовать, какое влияние оказывают масоны на офицеров гвардейских полков в Санкт-Петербурге, Белецкий вновь не обнаружил никаких улик, свидетельствующих о подрывной роли масонства, и на этот раз он назвал русских масонов обыкновенными «оккультистами».
Совсем с иных позиций было составлено секретное циркулярное письмо охранки от 1915 г., адресованное руководителям всей действующей агентуры. В нем подчеркивалось, что организация масонских лож под видом обычных оккультных, философских, научных и графологических кружков предпринимает новые усилия для подрыва государства, церкви и монархии. Все эти подрывные группы, говорилось далее, имеют связи с заграничными масонскими организациями и на своих тайных собраниях ведут коварную антиправительственную пропаганду среди новобранцев. В циркуляре отчетливо звучало требование внедрять осведомителей в подобные группы.
Однако в охранке не ведали и, как ни странно, так никогда и не узнали, что в это самое время возникли действительно тайные ложи наподобие масонских, но не имеющие к ним никакого отношения и предназначенные для встреч убежденных либералов из высших слоев общества. Созданные в чисто политических целях, кружки эти собирались на дому у кого-нибудь из участников, и там обсуждались планы либеральных преобразований. Они не вели протоколов и не составляли членских списков.
Как считают, начало этой необычной организации положил член левого крыла Конституционно-демократической партии и близкий соратник Милюкова Н.В. Некрасов. Отказавшись от ритуальности и принимая в свои ряды женщин, эта организация выросла в сеть маленьких местных и губернских лож, которые подчинялись Великому совету и на своем съезде вырабатывали самые общие политические решения, причем они не были обязательными для каждого члена организации в отдельности. Ее целью было удержать демократов и либералов от раскола и направить их совместные усилия на поддержку Милюкова, который, как известно, отклонял многократные приглашения вступить в организацию. К Февральской революции 1917 г. в это избранное братство либералов входило всего от 300 до 350 человек, и ни один из них не работал на охранку.
Существование этих новых лож хранилось в строгой тайне от известного либерала князя Д.И. Бебутова, которого некоторые ошибочно подозревали в связях с полицией, поскольку он встречался с такими сотрудниками охранки, как Манасевич-Мануйлов. Однако антиправительственная деятельность Бебутова, напротив, давала основания охранке считать его неблагонадежным, и когда Бебутов пожертвовал 10 тыс. руб. в партийную кассу кадетов, на него завели досье. Когда же в 1917 г. Мануйлов предстал перед Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства, на вопрос о том, какие услуги оказывал полиции Бебутов, он ответил, что про это ему ничего не известно.
После сентября 1915 г. рухнули надежды на сотрудничество между царским правительством и умеренной коалицией Думы под названием «Прогрессивный блок», и либеральные ложи поддержали усилия Милюкова по сохранению монархии при новом конституционном устройстве, а когда и эти усилия оказались тщетными, выступили заодно с Милюковым за создание Временного правительства как переходного органа новой русской демократии, куда вошли основоположник так называемого политического неомасонства Некрасов и его соратники А.Ф. Керенский и М.И. Терещенко.
Впоследствии Керенский с негодованием отвергал «абсурдное» утверждение некоторых, будто тайная деятельность либеральных лож привела к свержению царя, и оценивал их усилия как «направленные на установление в России демократии на основе широких социальных реформ и федерального государственного устройства». По его словам, он вступил в организацию сразу после своего избрания депутатом IV Государственной думы в 1912 г., а надежность конспирации объяснялась тем, что либеральные ложи не заводили членских списков и вообще каких-либо документов.
После революции один из лидеров Конституционно-демократической партии и член ее ЦК с 1910 по 1917 г., князь В.А. Оболенский, также рассказывал о тайном обществе либералов, в котором сам состоял. Он отмечал, что до февраля 1917 г. организация единодушно выступала против революции, а затем возникли политические разногласия, и она распалась. Насколько помнил князь, в ее рядах был только один большевик и несколько евреев, причем ни один из них не занимал высокого положения.
Опасения властей по поводу либералов в последние годы существования Российской империи объяснялись той решающей ролью, которую сыграла эта политическая группировка в подготовке народного взрыва 1905 г. Как красноречивые и умелые организаторы пропагандистской работы в массах и как сторонники авторитетной программы