Место, где покоились его родители, Щедров отыскал с трудом. Две низенькие могилки укрывала, как пологом, густая, полегшая и зачерствевшая за зиму трава. Конусный, сбитый из досок памятник покосился, пятиконечная звезда из жести поржавела. Надпись краской, сделанная на доске, была начисто смыта дождями. «Вот, мамо и батя, я и вернулся…» Щедров снял шапку и низко склонил голову. Когда он ее поднял, то увидел место, где покоился — по соседству с супругами Щедровыми — прах Платона Кондратьевича Богомолова. Его могилу, тоже упрятанную в сухой траве и слегка прикрытую листьями, Щедров узнал по вербе. Вспомнил, как на похоронах он вместе со школьниками сажал эту вербу в изголовье своего учителя. Верба поднялась более чем в два человеческих роста: высокая, стройная, она в печальном поклоне склоняла свои тонкие голые ветки. Щедров грустно смотрел и на вербу и на три упрятанных под травой могилки и думал о том, что те трое, что уже лежали в земле, были ему близки и дороги и что какая-то частица их жизни и того хорошего, что у них было и чем они могли гордиться, передалась ему и теперь продолжала жить в нем…
В станицу он вернулся в подавленном настроении. По пути зашел в райкомхоз. Самочерный и обрадовался и удивился, пригласил в свой кабинет и, не зная, что говорить и как себя вести, участливо спросил:
— Что-нибудь случилось, Антон Иванович?
— Нет, ничего не случилось, но есть к вам важная просьба.
— Какая именно? Я готов!
— Возьмитесь-ка за кладбище и наведите там порядок. Нельзя, негоже нам так относиться к памяти своих же людей. Там нет ни изгороди, ни ворот, а по могилкам ходят телята. На могиле Коломийцева, кроме камня и промокшей фотографии, ничего нет. А ведь там лежит наш и всеми нами уважаемый товарищ.
— Антон Иванович, я вашу мысль досконально понимаю и с вами вполне согласный, — как всегда, живо и энергично отозвался Самочерный. — И с мертвыми все можно сделать и все можно наладить. Но вот беда — нету бюджета. А погост тоже нуждается в бюджете. Как-то намекал Рогову, а он с улыбкой сказал мне, что покойники вполне могут обойтись и без бюджета.
— Вот что, Самсон Ефимович, вместе с Роговым подготовьте предложения и проект решения, — сказал Щедров. — сделайте это побыстрее. Я тоже поговорю с Роговым.
Придя в райком, Щедров пригласил к себе Приходько, Сухомлинова и Рогова.
— Сегодня я поеду в станицы, начну со Старо-Каланчевской, — сказал он. — Как у нас обстоят дела с озимыми?
Сухомлинов, как всегда, мрачный, с сурово сдвинутыми седыми бровями, сообщил о том, что, по данным, какие получены из колхозов и совхозов, а также если судить по тем посевам, какие он видел сам, пшеница в районе, несмотря на бесснежную зиму, находится в удовлетворительном состоянии и что повсюду или уже проведена, или еще проводится весенняя подкормка.
— Дело, Антон Иванович, за дождем, — заключил Сухомлинов. — Очень нужен дождь!
— А что обещают синоптики на апрель? — спросил Щедров.
— Ничего утешительного, — ответил Приходько; он подошел к висевшему на стене барометру, постучал о стекло согнутым пальцем. — И наш предсказатель все еще клонится к суше!
— А как дела на фермах?
— Плохо с кормами, — ответил Сухомлинов. — Вся надежда на подножную траву, а она когда еще вырастет.
Рогов склонил голову и вертел в пальцах карандаш. Не нравилось, что Щедров обращался то к Приходько, то к Сухомлинову, расспрашивал их, разговаривал с ними, а его, Рогова, точно бы и не замечал. Вспомнил, как сразу же после конференции передал Щедрову наградные листы, которые просил рассмотреть на бюро, чтобы можно было побыстрее их отослать.
«В этой папке все документы, — сказал он тогда. — Мы слишком затянули отправку. Надо поторопиться».
«Ладно, оставь, я посмотрю», — ответил Щедров.
«Не спросил, не посоветовался, — думал Рогов, рассматривая острие карандаша. — Где сейчас папка с документами? Мне ничего не известно. Щедров же молчит, делает вид, что ничего от меня не получал…»
Зная, что из поездки по району Щедров вернется не скоро, а наградные листы надо было отослать, Рогов спросил:
— Антон Иванович, как же быть с наградными-то? Вчера снова звонили из крайисполкома. Мы ведь и так задержали отсылку.
— И хорошо, что задержали, — ответил Щедров.
— Не понимаю. — Рогов пожал плечами. — Почему?
— Да хотя бы потому, Рогов, что многие лица попали в наградные списки по твоему старанию! — за Щедрова резко ответил Сухомлинов.
— Зачем же так, Сергей Сергеевич! — пожурил Щедров. — Дело тут, как я полагаю, не в чьем-то старании, а в том, что Усть-Калитвинский своими делами, думается мне, еще не заслужил такого к себе внимания. К тому же среди представленных к награде мало рядовых колхозников и излишне много руководителей колхозов и совхозов. Почему им такая честь? Например, мне непонятно, за какие такие выдающиеся заслуги Логутенков представлен к званию Героя?
— Вот-вот! — подхватил Сухомлинов. — Логутенков — это же первый дружок Рогова!
— Сухомлинов без желчи не может, — с видимым спокойствием сказал Рогов. — Отвечу не тебе, Сухомлинов, а Антону Ивановичу. Да, Логутенков Илья Васильевич имеет заслуги. Благодаря Логутенкову хозяйство «Зари» из отстающего стало передовым.
— Какие заслуги? — с усмешкой спросил Сухомлинов. — А урожаи? А беспорядки на фермах? А травля Огууренкова? А сама личность Логутенкова? Это же делец!
— Сейчас эти разговоры ни к чему, — сказал Щедров, вставая и давая понять, что ему надо уезжать. — Одно очевидно: в таком важном деле спешить не будем. Если и представим к наградам, то лишь немногих и самых достойных. Ну, я поехал!
Глава 13
Много раз Щедров говорил себе о том, что встречаться с Зиной ему не следует. «Ни к чему. Сколько лет не виделись, и ничего. Зачем же встречаться теперь?» Однако не думать о Зине он не мог. Мысли возникали сами, ни с того ни с сего, и Щедров помимо своего желания начинал представлять себе, и как он подойдет к Зине, и как они поздороваются, и что при этом скажут.
Щедров понимал, что теперь, когда он жил в Усть-Калитвинской, а совсем рядом с ним, в совхозе с поэтическим названием «Яблоневый цвет», жила Зина, их встреча рано или поздно должна была состояться. Так, может быть, пусть это совершится раньше, нежели позже? Он замечал, что в нем частенько при мысли о Зине возникало такое волнующее чувство, какого давно он уже не испытывал. «Да и что, собственно, в том невероятного, что я увижу Зину, — думал он. — Повидаюсь с ней, поговорю, как с другом юности. Дорога лежит через «Яблоневый цвет». Спрошу, где дом Осянина, и загляну на минутку. Мне бы только увидеть ее».
— До «Яблоневого цвета» отличный асфальт, — сказал Ванцетти, прибавляя машине скорость. — Осянин постарался! И эти молодые тополя по обочинам — тоже его старание. Деревья быстро поднялись и летом уже укрывают дорогу тенью. Антон Иванович, а новое название совхоза тебе нравится?
— Хорошее название.
— Раньше, небось помнишь, совхоз назывался «Плодоовощсоюз № 13». Как Осянин приехал директором, так сразу дал совхозу название «Яблоневый цвет». Сперва было непривычно, а теперь все люди видят: красиво! — Он кивнул на показавшиеся в пойме сады, еще голые и темные. — Сады Центральной усадьбы. Заедем посмотреть?
— Да, заедем!
Садовый «Беларусь» на своих высоких резиновых ногах пробирался между голыми деревьями и тянул колесницу с бочками и насосом. На колеснице стояли две женщины. Головы замотаны платками, на глазах большие защитные очки, резиновые комбинезоны — издали космонавты, да и только! Женщины поднимали шланги и, направляя их на яблони, рассеивали жидкость лягушачьего цвета, и по стволам, по веткам стекали зеленые капли. Трактор с колесницей удалялся, вслед ему вставали деревья, с головы до ног залитые зеленым дождем. Из-за ветвистой яблони вышла еще одна женщина в защитных очках и в комбинезоне, тоже похожая на космонавта, и направилась к Щедрову. Когда она подошла к нему и, невесело, с болью улыбнувшись, сняла очки, он узнал Зину. Она смотрела на него с такой горечью в глазах и так пристально, точно никак не могла поверить, что это был он.
— А я, видишь, и руку не могу подать, — сказала она, показывая ему руки в зеленых перчатках. — Боюсь тебя испачкать. — И смущенно добавила: — Сады спасаем от вредителей.
— Ты меня не ждала?
— Сам видишь. Хотя и знала, что ты вернулся. Муж был на партийной конференции. Чего же мы тут стоим? Поедем ко мне. С мужем тебя познакомлю.
— Мы уже познакомились на конференции.
— То не в счет. То было без меня.
И в саду, и по дороге на усадьбу, и у нее дома, когда она переоделась и, умытая, причесанная, вышла к нему, Щедров не переставал смотреть на Зину. Ему хотелось узнать, что же скажут ее глаза, все такие же серые со светлинкой, только уже не такие веселые, какими они когда-то были. А глаза, как на беду, молчали. Только один раз он увидел в них навернувшиеся слезы и точно бы услышал: «Зачем, Антон? Зачем?» Что означало это «Зачем, Антон?» — глаза не говорили.