— Когда же это случится?
— Через год.
— А сейчас что делать? — раздраженно спросил Логутенков. — Понимаешь, не через год, а сегодня! Ведь Осьмин и Яровой — в кутузке, а ты: Щедров уедет через год! А если не уедет? Тогда что?
— Не нервничай, Илья Васильевич, и не злись, — спокойно ответил Рогов. — И если хочешь знать, что надо делать сегодня, то наберись терпения и выслушай меня. Допустим, Щедров не добьется успеха и не уедет в Москву. Тогда у нас есть второй козырь: выпроводить Щедрова из района! Это может сделать тайное голосование. Через год Щедров отчитается на конференции, и тогда каждому коммунисту станет ясно, что ученый мечтатель провалился, что Усть-Калитвинский как был отстающим, так и остался, как не было у нас обильных урожаев и высокопродуктивного животноводства, так и нет. Тут и будет пущено в ход самое надежное оружие — тайное голосование. Прокатившись с ветерком «на вороных» и не получив доверия коммунистов, а стало быть, и народа, Щедрову ничего не останется, как тихо вернуться в Москву к своим книгам. Ну, как, Илья Васильевич, хороша козырная картишка?
— А ты, Евгений, оказывается, хоть малый не дурак, да дурак немалый! — тяжело вставая, сказал Логутенков. — Вот теперь я окончательно убедился, что «дети»-то никуда не годятся, что у «детей» излишне развита фантазия, а лучше сказать — глупость.
— Ты что мелешь, старик? — на щеках и под глазами у Рогова проступили бледные пятна. — Белены объелся, что ли?
— Не ори! — Логутенков заложил негнущиеся руки за спину и подошел к столу. — Все козыри да козыри! Да мы что? В «подкидного» или в «очко» играем? Неужели ты до такой степени глуп, что всерьез мог нести такую прожектерскую чушь?
Рогов то садился в кресло, то вставал, хмурил брови, покусывал губу, — это он делал частенько, когда злился. Немалых усилий ему стоило слушать Логутенкова и сдерживать гнев.
— Я ехал к тебе, Евгений, и надеялся, что услышу слово разумное, полезное, — продолжал Логутенков, и его спокойный голос и то, что он стоял у стола, скрестив на груди сильные руки, еще больше бесило Рогова. — А что я услышал? Фантастику! Прожектерские планы! Бабушкины сказки! Если Яровой и Осьмин выйдут из воды сухими! А если не выйдут? А если они и на следствии и на суде расскажут или уже рассказали правду? Тогда что? А мы будем ждать год, чтобы избавиться от Щедрова? И снова — если. Если Щедров добьется успеха… А если не добьется? Если Щедрова прокатят «на вороных»… А если не прокатят? Тогда что? Эх, Рогов, зелен ты еще и не знаешь, что жизнь не игра в «подкидного». В жизни нужны не козыри, а ум и железная логика борьбы. Кто кого? И как? Каким способом? Вот что главное — как и какими средствами. Это было, и это еще надолго останется. А твои рассуждения о том, как через год ты избавишься от Щедрова, наивны и смешны. Или эти твои «ключи»? Или твое желание помочь Щедрову добиться успеха? Ну, добьетесь вместе со Щедровым успеха. А потом что? Да если мы поможем ему добиться того, ради чего он прибыл в Усть-Калитвинскую, то он, возгордившись своей победой, никогда отсюда не уедет. А ты — «дети», «отцы»! Да если послушаться тебя и делать все так, как ты советуешь, то это значит пойти на верную гибель!
— Я же не думал…
— А надо думать! — резко перебил Логутенков. — Для того и голова дана человеку. А чего стόит твоя надежда на тайное голосование? Чтобы прокатить Щедрова «на вороных», надо собрать против него больше половины всех голосов. Практически это почти невозможно, если за год он успеет приобрести хоть какой-либо авторитет. А такое предположение вполне возможно. Неудачи же в урожае и в животноводстве, если они будут, Щедрова не испугают. Я вижу, по натуре он упрям. И таким-то я знал его еще на комсомольской работе. При неудаче он ни за что не сдается и за дело берется еще настойчивее. Так что в любом случае его отъезд из Усть-Калитвинской может затянуться на много лет.
— Ну ладно, Илья Васильевич, оба мы погорячились и будем квиты, — примирительно сказал Рогов. — Покричали — и хватит. Ведь перед нами все-таки стоит этот проклятый вопрос: что же делать? Ну-ка, что ты предлагаешь?
— Мы живем с людьми… — многозначительно начал Логутенков. Он раскрыл коробку «Казбека» и протянул ее Рогову. — А коль это так, то мы обязаны обратиться к обществу, а точнее, к общественному мнению. Задача состоит в том, чтобы создать вокруг Щедрова определенное общественное мнение. А общественное мнение — это, брат, такая штуковина, что может и возвысить и приподнять до небес, а может унизить, осмеять да еще и облить грязью. Короче: надо с самого начала доказать людям, что Щедров — это вовсе не тот образованный и честный молодой человек, за которого он привык себя выдавать.
— Мысль смелая и заманчивая, — сказал Рогов. — А что для этого у тебя есть? Своя газета? Свое радио или телевидение? Своя трибуна на многолюдном собрании? А?
— Обойдемся без газет, радио и трибуны. Пустим в ход слухи и письма, письма и слухи. Они не знают преград. Слухи расползутся по станицам, а письма полетят в Степновск и в Москву. Много писем. Разные письма. Угрожающие, обличающие, разоблачающие, коллективные, индивидуальные, открытые, анонимные. — Логутенков подумал, морща лоб. — Я слышал, что в США есть секретные службы по травмированию души и порче настроения. Говорят, что там все это дело поставлено на научную основу. Как? Очень просто. На прицел берется тот субъект, которого надо довести до инфаркта, и через какое-то время он умирает от разрыва сердца! И все! Вот воспользоваться бы этим опытом. Но ничего, мы будем действовать без опыта, как самоучки. Что для нас сейчас главное и что первоочередное? Душевное состояние Щедрова. Мы обязаны сделать все для того, чтобы ни дома, ни в райкоме он не знал покоя, чтобы по ночам его терзала бессонница, а днем пугали сердечные приступы.
— Яснее и проще: преднамеренная компрометация и шельмование? Так надо понимать?
— Так, верно. Только зачем же грубые слова? — На щетинистом лице Логутенкова впервые затеплилось что-то похожее на улыбочку. — В русском языке есть слова помягче, поласковее. К примеру, есть слово «прославление» и есть слово «ославление». От первого мы отнимаем всего две буквочки и получаем нужный смысл. Пойми, Рогов, ничто так не убивает человека, как ославление, то есть созданное вокруг него и основанное на лжи и клевете мнение. Жалобы, письма, слухи, каверзные анекдоты, пародии, анонимки…
— Кто напишет письма? — нетерпеливо спросил Рогов. — Кто придумает анекдоты? Кто сочинит пародии? Ты это сделаешь или я? Нужны авторы! Сатирики! А есть они у нас?
— Поищем, подберем, а пока обойдемся и без сатириков, — спокойно ответил Логутенков. — Для начала один автор уже есть.
— Кто?
— Ты хорошо его знаешь. Петр Петрович Осянин.
— Директор «Яблоневого цвета»?
— Он самый. Открою маленькую тайну, и ты все поймешь. — По небритому лицу Логутенкова снова тенью промелькнула улыбочка. — Оказывается, Щедров уже завел себе любовницу!
— Что?! У Щедрова любовница? — Рогов рассмеялся. — Вот это-то, Илья Васильевич, и есть из области фантастики!
— Нет, факт совершенно реальный. Да, да, у Щедрина есть любовница, и живет она в «Яблоневом цвете».
— Кто такая?
— Жена Осянина.
— Да ты что? Загибаешь, Илья Васильевич!
— Ничуть не загибаю, а говорю то, что знаю, — с тем же видимым спокойствием продолжал Логутенков. — Позавчера был у меня Осянин. Приезжал покупать племенных телок — я давно ему обещал. А вчера на двух грузовиках я отправил в совхоз восемь штук телок. Сам тоже сел в «Волгу» и поехал. Хотелось посмотреть в совхозе новый коровник… Осянина я не узнал. Худущий, бледный, как с креста снятый. Заикаться стал. Он-то и поведал эту постыдную историю. В то время, когда Осянин был у меня, Щедров прибыл к Зине и провел с нею весь день. Осянин рассказывает, а по щекам старика, веришь, текут слезы. Оказывается, Зина — его жена — давняя любовь Щедрова, и он, теперь это ясно, прибыл в наш район не случайно. Сперва Осянин накинулся с кулаками на жену — она-то ему сама обо всем и рассказала. Опомнился, бить не стал. Мне поклялся, что напишет Румянцеву и в ЦК. Вот это, Евгений, и будет началом конца Щедрова.
— Напишет ли? — усомнился Рогов.
— Непременно! Он же ревнив, как черт, и этот свой позор так не оставит. — Логутенков облизнул пересохшие губы. — По логике вещей на этом любовные свиданьица не кончатся. Как говорится: лиха беда — начало! Вчера он приехал к ней, а завтра она пожалует к нему. Проследить бы этот весьма важный момент и со всеми подробностями подбросить Осянину… Так что, Евгений, начнем с Осянина, а потом сама жизнь подскажет и новые темы и новых авторов. А пока тема — прелюбодеяние секретаря райкома! Моральный, так сказать, облик Антона Щедрова! Ну как, Рогов? Что скажешь?
Глава 16