Она поняла и поверила ему. Не глядя на Чарли, она подошла к двери. Убийца собаки отодвинулся в сторону, протянув ей руку, чтобы помочь перешагнуть через труп пустынника, но она не воспользовалась предложенной помощью и вышла на солнце с заслуживающим осуждения ощущением легкости в сердце и в ногах. Она пошла вперед, оставив часовню за спиной, и Дауд последовал за ней. Она почувствовала его взгляд.
— Юдит… — сказал он, словно удивившись.
— Это я, — ответила она, отдавая себе отчет, что для нее сейчас очень важно настаивать на том, что она — это именно она, Юдит, и никто другой.
В некотором отдалении она увидела второго пустынника, присевшего на корточки на подстилке из прелой листвы. Он лениво изучал труп Лысого, поглаживая его бок. Она отвела взгляд, не желая, чтобы та странная радость, которую она испытывала, была испорчена этим печальным зрелищем.
Вместе с Даудом они дошли до опушки леса, где открылся прекрасный вид. Солнце клонилось к горизонту, постепенно наливаясь красным и придавая новое очарование уходящей перспективе парка, террас и дома.
— У меня такое чувство, что я бывала здесь раньше, — сказала она.
Эта мысль показалась ей странно приятной. Как и чувства, которые она испытывала к Оскару, она поднялась из таких глубин, о существовании которых она не помнила. Но сейчас было не так уж важно определить ее источник, главное — это признать, что он существует. Что она с радостью и сделала. Вся ее недавняя жизнь прошла под властью событий, которые не зависели от ее воли, и поэтому ей было приятно прикоснуться к источнику чувств, который был таким глубоким, таким непосредственным, что ей не было нужды спрашивать зачем и почему. Он был частью ее и, следовательно, мог принести только благо. Завтра, а может быть, послезавтра она поподробнее разберется в том, что все это значит.
— А вы помните что-нибудь конкретное об этом месте? — спросил у нее Дауд.
Она задумалась ненадолго, а потом сказала:
— Нет. Просто у меня такое чувство, что… я здесь не чужая.
— Тогда, может быть, лучше и не вспоминать, — раздалось в ответ. — Вы же знаете, что такое воспоминания. Они могут оказаться очень опасными.
Этот человек ей не нравился, но в его наблюдении была своя правда. Она едва помнила последние десять лет своей жизни, а уж о том, чтобы заглянуть дальше в прошлое, и говорить не приходилось. Когда-нибудь, если воспоминания придут, она будет рада им. Но сейчас она была переполнена чувствами, и, пожалуй, их необъяснимость делала их еще более привлекательными.
Из часовни донеслись громкие голоса, но из-за эха внутри и довольно большого расстояния разобрать было ничего невозможно.
— Семейный раздор, — заметил Дауд. — Каково быть женщиной, за которую идет соперничество?
— Здесь нет никакого соперничества.
— Похоже, им так не кажется, — сказал он.
Голоса превратились в крики, которые становились все пронзительнее, а потом внезапно стихли. Один из голосов продолжал говорить («Оскар», — подумала она), а второй время от времени прерывал его короткими фразами. Что они, торгуются, что ли, за нее? Спорят из-за цены? Она подумала, что, пожалуй, стоит вернуться. Войти в часовню и открыто заявить о своем выборе, каким бы абсурдным он ни казался. Лучше сразу сказать правду, чем позволить Чарли расстаться со своим движимым и недвижимым имуществом, лишь для того чтобы затем обнаружить, что приз достался не ему. Она повернулась и пошла к часовне.
— Куда вы? — спросил Дауд.
— Мне надо с ними поговорить.
— Но ведь мистер Годольфин сказал вам…
— Я слышала, что он сказал. Мне надо с ними поговорить.
Она увидела, как справа от нее пустынник поднимается с корточек. Глаза его были устремлены не на нее, а на открытую дверь. Он втянул носом воздух, а потом издал жалобный, скулящий свист и направился к зданию подпрыгивающей, почти звериной походкой. Он оказался у двери раньше Юдит и в спешке даже наступил на своего мертвого собрата. Оказавшись ярдах в двух от двери, она ощутила запах, который заставил его заскулить. Легкий ветерок — слишком теплый для этого времени года и несущий с собой ароматы, слишком странные для этого мира, — подул на нее из часовни, и с ужасом она поняла, что история повторяется. Пассажиры уже сели в поезд между Доминионами, а доносящийся до нее ветер дул из того места, куда они направлялись.
— Оскар! — закричала она и кинулась внутрь, споткнувшись о труп.
Путешественники уже отправились в путь. Она увидела, как с ними происходит то же самое, что с Милягой и Пай-о-па. Единственное отличие состояло в том, что пустынник в отчаянной попытке отправиться за ними бросился в поднявшийся вихрь. Вполне возможно, и она попыталась бы сделать это, если бы ошибка предшественника не была столь очевидна. Он попал в поток, но слишком поздно, чтобы перенестись туда, куда отправились путешественники, и, когда тело его начало разрушаться, с уст его вместо свиста сорвался пронзительный визг. Его руки и голова, попавшие в зону действия силы, которая действовала в точке отправления, стали выворачиваться наизнанку. Нижняя часть его тела, оставшаяся за пределами действия силы, забилась в судорогах. Ноги его зашаркали по мозаике в поисках опоры, чтобы выбраться. Но было уже поздно. Она увидела, как покровы исчезают с его головы и туловища, заметила, как была сдернута и поглощена вихрем кожа с его руки.
Действие силы, поймавшей его в ловушку, быстро прекратилось, хотя вряд ли это было поводом для радости. Все еще пытаясь ухватить руками мир, который он, возможно, видел мельком в тот миг, когда его глаза отделились от головы, он упал на пол, и сине-черная мешанина его внутренностей рассыпалась по мозаике. Но даже тогда его выпотрошенное и ослепшее тело не прекратило борьбы. Оно билось в судорогах, словно одержимое бесом.
Дауд прошел мимо нее и осторожно приблизился к месту отправления, опасаясь, что вихрь исчез не полностью, но, не обнаружив ничего подозрительного, достал пистолет из кармана пиджака и, отыскав глазом какую-то уязвимую точку в месиве у его ног, дважды выстрелил. Агония пустынника прекратилась.
— Вам не следовало бы быть здесь, — сказал он. — Все это не для ваших глаз.
— Почему? Я знаю, куда они отправились.
— Да что вы? — сказал он, вопросительно вздернув бровь. — И куда же?
— В Имаджику, — сказала она, притворяясь, что все связанное с этим словом ей прекрасно известно, хотя на самом деле оно до сих пор удивляло и пугало ее.
Он слегка улыбнулся, но она не могла сказать с уверенностью, была ли эта улыбка проявлением одобрения или утонченного издевательства. Он наблюдал, как она изучает его, едва ли не купаясь в ее внимании, принимая его, возможно, за обычное восхищение.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});