В Риме заключили, что этот договор также содержит пункты, направленные против веры. Монсиньор Галеппи был отозван, и переговоры прервались 25 сентября. Римский двор, не сомневаясь больше, что французское правительство хочет его гибели, впал в отчаяние и решил связаться исключительно с Веной.
Он начал с того, что отказался от выполнения Болонского перемирия. Ему оставалось еще уплатить 16 миллионов, уже находившихся на пути в Болонью, где они должны были поступить в армейскую казну. Эти обозы с деньгами вернулись в Рим, и их возвращение было встречено с триумфом. Монсиньор Альбани отбыл 6 октября в Вену с поручением просить поддержки этого двора. Римская знать стала делать патриотические взносы и набирать полки.
Папа разослал воззвания с призывом к священной войне, если территория святейшего престола подвергнется нападению. Все эти усилия Римского двора смогли, как было подсчитано, привести лишь к созданию 10-тысячной армии из наихудших войск. Но Рим рассчитывал на неаполитанского короля, который тайно обязался поддержать его армией в 30 000 человек, и, хотя враждебность и недобросовестность кабинета Обеих Сицилий[53] были Ватикану известны, он все же обратился к его помощи.
«В их состоянии безумия все средства хороши, – писал посланник Како, – они ухватились бы и за раскаленное железо». Такое положение вещей произвело дурное впечатление на всю Италию. Наполеон не хотел иметь лишних затруднений. Ему уже угрожал Альвинци, войска которого собирались в Тироле и на Пьяве.
Он упрекнул французское министерство за то, что оно держало его в стороне от переговоров, которыми только сам он мог руководить. Если бы они были поручены Наполеону, как это следовало сделать, он задержал бы открытие переговоров на две-три недели для того, чтобы получить сперва 17 миллионов, которые святейший престол обязался уплатить во исполнение Болонского перемирия. Он не допустил бы смешать в договоре духовные и светские дела, потому что раз светские дела были бы улажены – а это было главное, – опоздание на несколько месяцев с заключением соглашения о духовных делах не имело бы никакого значения.
Но зло было сделано. Правительство, признавшее это, дало Наполеону необходимые полномочия, чтобы исправить зло, если возможно. Вопрос заключался в том, чтобы выиграть время, успокоить страсти, восстановить доверие и удержать в рамках тревогу в Ватикане. Наполеон поручил французскому представителю в Риме господину Како дезавуировать без огласки все, относящееся к духовным вопросам в парижских и флорентийских переговорах, уведомить, что возобновить переговоры поручено Наполеону и что они будут вестись не с Директорией и не с комиссарами, а с ним.
Такое начало произвело хорошее впечатление. Чтобы его усилить, главнокомандующий 19 октября 1796 года отправился в Феррару, остановился у кардинала Маттеи, архиепископа этого города, и имел с ним несколько совещаний. Он убедил его в своих мирных намерениях и отправил в Рим передать слова мира непосредственно папе. Несколько дней спустя Аркольское сражение положило конец надеждам, зародившимся было в Италии с приближением армии Альвинци.
Наполеон счел момент благоприятным для завершения римских дел. В январе 1797 года он направился в Болонью с 1500 французов и 4000 циспаданцев и ломбардцев, угрожая двинуться на Рим.[54] На этот раз, однако, Римский двор отнесся к его угрозам с насмешкой. Он находился в переписке о заключении договора с Веной и знал, что две новые многочисленные армии вступают в Италию. Кардинал Буска и австрийский посланник в Риме громко заявляли: «Если будет нужно, папа оставит Рим, потому что чем дальше французский главнокомандующий удалится от Адидже, тем более мы приблизимся к спасению».
Действительно, несколько дней спустя Наполеон, извещенный о наступлении Альвинци, переправился обратно через По и быстро двинулся в Верону. Но сражение при Риволи в январе 1797 года навсегда уничтожило надежды врагов Франции. Немного спустя открыла свои ворота Мантуя. Наступил момент наказать Рим, и небольшая Галло-Итальянская армия двинулась на Апеннины. Все затруднения между этим двором и Францией были улажены договором в Толентино, как это будет изложено в XII главе.
VI
Великий герцог Тосканский был первым европейским государем, признавшим республику. Когда французская армия заняла Италию, он находился с Францией в мире. Его владения, расположенные по ту сторону Апеннин, не имели никакого влияния на театр военных действий.
Если после обложения Мантуи одна французская бригада направилась в Ливорно, то это было сделано с целью изгнать оттуда английскую торговлю и облегчить борьбу за освобождение Корсики; в остальном владения Тосканы остались неприкосновенны. Ливорнский гарнизон никогда не насчитывал более 1800 человек. Это, без сомнения, была жертва – использовать три батальона на второстепенную цель, – но туда была назначена сначала 75-я полубригада, сильно пострадавшая и нуждавшаяся в отдыхе.
Манфредини, премьер-министр великого герцога, проявил находчивость, энергию в устранении препятствий, могущих повредить государю, и великий герцог был ему обязан сохранением своих владений. Три или четыре малозначащих конвенции были заключены между главнокомандующим и маркизом Манфредини. Согласно последней из них, подписанной в Болонье, из Ливорно эвакуировался французский гарнизон.
По этому случаю великий герцог в уплату старых расчетов передал в армейскую казну два миллиона. По Кампо-Формийскому миру этот государь сохранил свои владения в неприкосновенности. Он испытал некоторое беспокойство, но ему не было причинено вреда, и в течение Итальянской войны его ни разу не обидели как из уважения к существующим трактатам, так и вследствие желания смягчить вражду, питаемую Лотарингским домом к республике, и отвлечь его от Англии.
VII
Когда французская армия прибыла на Адидже и вследствие этого Средняя и Нижняя Италия оказались отрезанными от Германии, князь Пиньятелли прибыл в главную квартиру, просил и добился для неаполитанского короля перемирия, подписанного 5 июня 1796 года Неаполитанская кавалерийская дивизия численностью в 2400 коней, составлявшая часть армии Болье, стала на квартирах близ Брешиа среди французской армии.
Неаполитанский уполномоченный отправился в Париж для обсуждения и подписания окончательного мира с республикой. При переговорах возникли затруднения вследствие неуместных придирок Парижа, а также вследствие недобросовестных уверток, столь обычных для двора Обеих Сицилий. Директория должна была считать за большую удачу то, что удалось обезоружить неаполитанского короля, потому что у него было в строю 60 000 человек и он располагал 25 000—30 000 человек для посылки на По.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});