Мы ещё обедали, когда подъехал берлин, запряжённый шестёркой, и в нём маркиз де Прие с кавалером Св. Людовика и двумя очаровательными дамами, одна из которых, как поспешила сообщить мне моя красавица, была любовницей маркиза.
Принесли ещё четыре куверта, и пока подавали обед, вновь приехавшим рассказали о том, как я держал банк противу англичан. Маркиз поздравил меня и присовокупил, что не надеялся на честь застать меня в Эксе. Тут вступилась мадам Зероли и объяснила, что, если бы не она, так и случилось бы. Я уже не удивлялся таковым выходкам и никаким образом это не оспаривал, что, по всей видимости, доставило ей величайшее удовольствие. Сидевший тут же муж, казалось, разделял сей триумф. Маркиз сказал, что надеется на честь лично составить для меня банк, и учтивость вынудила меня согласиться. За короткое время я проиграл сотню луидоров, после чего ушёл к себе заниматься письмами.
Назавтра после моего пробуждения Дюк подал мне записку, которую принесли вчера, когда я ещё не ложился. Он попросту забыл про неё, но я ни в коей мере не пенял ему за это. Записка была от мадам Зероли, которая, оставшись в одиночестве, приглашала меня в девять часов, а поелику она собиралась после ужина уезжать, попросила проводить её хотя бы до Шамбери. Я был ещё влюблён, но ни одна из сих претензий не улыбалась мне. Девять часов уже прошло, из-за прочих дел я не мог у неё ужинать, а тем паче ехать в Шамбери.
Тем не менее, совершив свой туалет, я пошёл к ней и застал её в превеликой ярости. Мои извинения, что записка получилась всего час назад, она не стала слушать, а об ужине и отъезде даже не зашла речь. После обеда маркиз де Прие сказал мне, что есть новые карты, и всё общество желает, чтобы я держал банк. Число гостей увеличилось прибывшими утром из Женевы несколькими господами и дамами. Я составил банк на пять тысяч луидоров и к семи часам потерял почти половину. Это не помешало мне переложить оставшееся к себе в карманы и удалиться.
В гостиницу возвратился я только утром. Дюк, который не спал всю ночь, подал мне письмо прекрасной Зероли, сказав, что его принесли в одиннадцать часов. Я манкировал и ужином, и поездкой, что мне было неприятно, однако же и поступить по-другому не было никакой возможности. Я открыл письмо, которое содержало всего шесть строк, но весьма красноречивых. Она советовала мне никогда не показываться в Турине, ибо у неё найдутся способы отомстить мне за нанесённое оскорбление. Я с лёгкостью воспринял сей приговор: разорвав любезное письмо, велел Дюку причесать меня, после чего отправился к фонтану.
Все пеняли мне за то, что я не был на ужине у мадам Зероли. Я оправдывался как мог, но мои резоны выглядели отговорками. Это, впрочем, мало меня трогало. Говорили, будто уже всё известно, — я лишь потешался над таковыми словами, поелику никто ни о чём не мог знать. Любовница маркиза взяла меня под руку и без дальнейших церемоний заявила, что у меня репутация изменщика. Я решительно отрицал таковое мнение. Ежели на сей раз и могут быть к тому основания, присовокупил я, то лишь из-за того, что не имел чести служить столь совершенной даме, как она. Комплимент мой пришёлся ей по вкусу, и в ответ она с величайшей учтивостью спросила, почему я никогда не завтракаю у маркиза.
— Мне не хотелось бы обременять его.
— Напротив, вы сделаете ему величайшее удовольствие. Приходите. Он всегда завтракает в моей комнате.
Сия молодая и несомненно красивая женщина была вдовой человека с положением и в совершенстве владела манерами хорошего общества. При всём том я не почувствовал к ней особенной склонности, ибо, обладая до последнего дня прелестной Зероли, мог позволить себе быть разборчивым.
И тем не менее я глупейшим образом позволил полагать, будто бесконечно счастлив оказываемым мне предпочтением.
— Сделайте милость, составьте мне компанию, — сказала она и добавила, что, если бы не отъезд мадам Зероли, никогда не осмелилась бы опираться на мою руку. Я отвечал с уклончивостью, не желая ввязываться в новую интригу, однако вынужден был проводить её в комнату и сесть рядом. Поелику не спал я всю ночь и не чувствовал ни малейшего одушевления, случилось мне зевнуть, в оправдание я сослался на недомогание, и ей осталось лишь поверить мне. Однако же сонливость донимала меня, и я не устоял бы, ежели не прибегнул бы к черемнице, которая понуждала меня всё время чихать
Явился маркиз и после тысячи любезностей предложил партию в пятнадцать.
Я просил уволить меня от сего и был поддержан самой мадам, которая объявила, что играть при таком чихании опасно для жизни. Впрочем, когда мы спустились к обеду, я легко дал уговорить себя составить банк, ибо не мог забыть вчерашний проигрыш. По своему обыкновению я поставил пятьсот луидоров и к семи часам объявил последнюю талию, хотя от моего банка осталась лишь треть. Фортуна улыбнулась мне: я не только отыгрался, но и взял сверх того триста луидоров. Уходя, я обещал обществу реванш на завтра. Все дамы тоже остались с прибытком, ибо Дезармуаз имел приказание не поправлять их игру.
Я проспал до полудня, не заботясь о завтраке у маркиза де Прие. За обедом любовница его будировала меня, но смягчилась, когда я сдался на уговоры держать банк. Друг её постоянно выигрывал, как вдруг явился неожиданно приехавший из Женевы молчаливый герцог Розбери со своим гувернёром и ещё двумя англичанами. Приветствовав меня коротким “How do you do?”,[17] он сел за игру и пригласил к тому же своих спутников.
Видя предсмертные судороги моего банка, я велел Дюку принести из комнаты шкатулку и достал оттуда пять свёртков по пятьсот луидоров. Маркиз де Прие хладнокровно объявил, что входит со мной в половину. На сие ответствовал я просьбою уволить меня от такового условия. Он продолжал понтировать, не выказав явного неудовольствия моим отказом. Когда я положил карты и кончил игру, маркиз выиграл ещё двести луидоров, но все остальные были в проигрыше, так что я получил более тысячи луидоров прибытка.
Я приказал погрузить все свои вещи в экипаж и выехал бы в ту же минуту, если бы имел лошадей. Однако надо было ждать до двух часов, и я пошёл к маркизу откланяться. Меня встретила его любовница, оказавшаяся в одиночестве, — сам маркиз куда-то ушёл. Услышав о назначенном мною отъезде, она сказала:
— Это невозможно. Надеюсь, вы не откажете мне в одном-двух днях.
— Я весьма польщён вашим вниманием, сударыня, однако дело чрезвычайной важности вынуждает меня к безотлагательному отъезду.
— Но это просто невероятно, — повторила красавица и с этими словами подошла ближе к зеркалу, чтобы лучше зашнуроваться, а заодно и показать мне свою великолепную грудь. Я понял её намерения, но решился всё-таки расстроить оные. Она же, поставив ножку на канапе, поправляла подвязку, показывая идеально сложенные формы. Потом, занявшись другой ногой, позволила мне узреть прелести, более соблазнительные, чем само яблоко Евы. Я уже совсем изнемогал, когда в комнату вошёл маркиз. Он предложил четырнадцать по небольшой ставке, а мадам пожелала войти со мной в половину. Как было отказаться? Она села рядом со мной, и когда пришли объявить, что обед подан, я проиграл уже сорок луидоров. Мы спустились вниз. За десертом ко мне подошёл Дюк и сказал, что карета ждёт. Я встал, однако мадам заявила, будто желает вернуть мне двадцать проигранных луидоров, и вынудила меня подняться к ней в комнату.