Читать интересную книгу Девочка-лед (СИ) - Джолос Анна

Сивова поступает так, как сказали, а я даже думать боюсь о том, что они собираются сделать.

— Можно ей морду разбить, а? — интересуется Марина, глядя на брюнетку. — Прям бесит меня, уродина.

— Я же сказала: нет, — спокойно отвечает Вероника. — Не сегодня.

Мы с ней смотрим друг другу в глаза.

— Пока ты получишь от меня предупреждение, — она прищуривается. А дальше делает то, отчего у меня мороз по коже.

Тонкая ткань платья трещит от ножа, которым Грановская очень умело орудует. И в этот самый момент страдает не только платье, страдает моя душа. Потому что это — чужая вещь. Вещь, которая принадлежит Элеоноре Андреевне. Это ее память. Память о погибшей дочери…

Нет, нет, нет…

— Золушкой себя возомнила? — усмехается Ника и резким движением рвет платье до середины бедра. — Твоя участь — обноски. Запомни это! И чтобы ты не забывала, кто ты есть, я кое-что оставлю тебе. Метку на будущее. Своего рода клеймо.

В полутьме туалета поблескивает острие ее ножа, поднятого вверх. Я качаю головой, мычу что-то нечленораздельное и предпринимаю очередную попытку освободить от захвата ноги. Но, увы, и она заканчивается провалом, ведь Сивова весит, по меньшей мере, около ста килограммов.

Идеальные губы Вероники Грановской расходятся в улыбке. Злой и, как никогда, жестокой. Я сейчас отлично понимаю: она действительно не шутит. И то, зачем пришла сюда, сделает однозначно.

— Проверим твою устойчивость к боли, Лисицына? Все, что с нами случается, делает нас сильнее, — чуть склонив голову, издевательски произносит она.

— Щас, у меня тут ремень. Ноги подвяжу, а то дергается, — влезает со своим комментарием Сивова.

Ника подкатывает глаза. Брызгает на нож спрей. Похожий на антисептик.

— Быстрее давай. Время…

И вот ее глаза лихорадочно блестят. Дурное предчувствие накрывает тревожной волной.

Я думала, что разбивающиеся о тело шарики с пейнтбольной краской — это больно. Я считала, что удары ремнем — еще больнее, но нет… Адову боль настоящую муку я ощутила именно сегодня. Это отвратительное чувство расползающейся кожи я не забуду никогда.

— Ммм, — кричу. Начинаю хрипеть. В ужасе смотрю на нее. Не веря, что этот кошмар происходит наяву.

— Орешь как резаная, — недовольно комментирует мою реакцию Ника.

Сивова находит ее реплику очень смешной.

Это просто ад… Пекло. Преисподняя. Я едва сознание не теряю в какой-то момент.

В то время как Ника старательно выводит что-то ножом на моей коже, я пытаюсь не умереть от болевого шока. Хочется выть, но доставлять такое удовольствие своим мучителям, я не собираюсь… Сжимаю зубы до скрежета. Еще немного и, кажется, они сотрутся в порошок.

Напрягаю тело. Зажмуриваюсь до пляшущих перед глазами белых точек, сглатываю рыдания, но все равно помимо воли нет-нет, да и скулю. Непроизвольно. Потому что вытерпеть это издевательство молча — непосильная задача.

— Он сделал больно мне, а я — тебе. ТЫ! ТЫ ВИНОВАТА! Ты влезла. НЕНАВИЖУ! — приговаривает она, видимо, не совсем контролируя свою речь. — Хочу, чтобы он видел это. Каждый раз, когда захочет дотронуться до тебя.

А все, чего хочу я — чтобы эта пытка, наконец, кончилась…

— Обработаем.

— Зараза к заразе не липнет, — фыркает Сивова, нервно посмеиваясь.

— Ну так… кровь остановить. Я ж не прям, что чудовище, — пожимает плечами Вероника, равнодушно любуясь своим творением.

— Трусы хоть не намочила? — презрительно интересуется Сивова.

Ника усмехается и распыляет на полыхающую огнем кожу спрей. Меня ломает. Трясет. Так щиплет, мамочки. Как же больно… как же горит пострадавшая на бедре кожа.

— Заткнись! По хребту настучать? А? — вопит громче меня Марина.

— Да брось, она итак вела себя тихо.

— Тварь…

— Плачешь все-таки, — довольно констатирует Грановская, замечая в моих глазах слезы. Сдержать которые я, увы, не смогла. — Но держалась прям молодцом! Давай отрепья снимем, чтоб эпичнее смотрелось.

Я дергаюсь, не желая, чтобы она снова ко мне прикасалась. Ника хохочет и начинает рвать платье. Ей это приносит какое-то странное, извращенное удовольствие.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Ник, надо ноги делать, — обеспокоенно прерывает ее нездоровое веселье Сивова.

— Да, валим. Иди проверь форточку, а я пару слов скажу нашей золушке.

Марина кивает. Отпускает мои затекшие ноги.

— Фонарь забери, у меня телефон есть, — Вероника встает и подсвечивает им мою ногу. Довольно улыбается. — Недурно вышло. Думаю, Рома заценит.

Что там — я даже смотреть не хочу. Неприятная пульсация и жжение — свидетельство того, что постаралась она на славу.

— Я надеюсь, ты меня поняла, — чеканит гневно, когда мы остаемся наедине.

Господи, сколько же в ней ненависти. Сколько злобы…

— Не вздумай даже пытаться свой рот открывать насчет нашей… «аудиенции». Это бессмысленно. Марина вернулась в зал, весь вечер она с друзьями и никуда не отходила. Они подтвердят, будь уверена. Что касается меня — я в аэропорту с предками. Чистое алиби. Так что… увы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Уходи… просто уходи.

Она убирает ножик в карман, включает кран и моет руки.

— Сказки придумали для таких, как ты. Не верь в них. Гадкий утенок, никогда не станет прекрасным лебедем.

Ника делает тяжелый вздох. Словно она очень устала.

— Ну пока, — уже разворачивается и собирается уходить, но внезапно останавливается. — В следующий раз плесну кислотой в лицо. И потом не то, что Рома… от тебя любой парень шарахаться будет. Так что не испытывай судьбу, сука!

Под ее сапогами хрустят остатки плиточной крошки. Этот звук эхом отскакивает от стен и режет слух.

Фигура Грановской удаляется в сторону кабинок, а я по-прежнему, не могу надышаться кислородом через нос. Только сейчас вспоминаю, что там наверху есть широкая форточка, через которую, должно быть, они и залезли с улицы.

— Я тебе окошко оставлю, — последнее, что Ника кричит мне. Продолжая издеваться.

И все. Спустя минуту я остаюсь одна. Живая, но раздавленная морально. Позволившая растоптать себя. В очередной раз.

Слабачка…

Почему, почему я? Что я делаю не так в этой жизни? Можно просто умереть, пожалуйста? Я больше не могу. Больше не могу…

Даю волю слезам. Просто рыдаю и рыдаю. От боли. Не столько физической, сколько внутренней. От унижения, словно гранитной плитой меня придавившей к пыльному полу.

Мои всхлипы затихают не сразу… Дрожу. Температура в полуподвальном помещении итак на порядок ниже, а с открытым окном и вовсе стремительно падает. Нужно вставать, но я по-прежнему лежу на полу. Пустая оболочка…

Зловещую тишину нарушает лишь вода, капающая из крана. Промозглый сквозняк противно лижет полуобнаженное тело.

Холод. Кромешная тьма. Я так боялась ее в детстве… Все время хотелось спать при свете. Мне казалось, что существует какой-то потусторонний мир. Привидения или злые духи. А баба Маша, слушая глупости, сказанные мною, всегда повторяла лишь одну фразу: «Бояться нужно не мертвых, Ляль, бояться нужно живых».

Права ты, ба. Так и есть…

Странно, но я вдруг думаю о Роме. Вспоминаю отравленные ядом слова, брошенные Вероникой в запале.

Спор? Игрушка? Чего же ты тогда так испугалась, Ника?

Вспоминаю Его горящие глаза. Горячий шепот у виска. Мягкие губы на своей коже. Его руки, с трепетом сжимающие меня в пылком объятии. «Моя девочка-лед» — сказанное непроизвольно, в порыве отчаяния. «Хочу, чтобы ты доверяла мне».

И ведь Он звонил мне. Искал…

Нет, Вероника, это гораздо больше, чем то, о чем ты говорила…

Иначе, Он бы не оставил тебя.

Иначе, ты бы не устроила все это…

Глава 58

РОМАН

Хочется разбить его к чертям. Этот дурацкий телефон. Монотонные гудки начинают неистово бесить. Вот какого лешего она трубку не берет?