на неё попусту – такие девушки не размениваются на случайные романчики, а ждут суженого, одного-единственного, и всегда точно знают, он перед ними или не он. В Москве Белла изучала философию, историю, литературу и писала диплом, подумать только, о творчестве Достоевского! Незадолго до начала Первой мировой войны девушка поступила в одну из студий знаменитого Станиславского, обучалась там актёрскому мастерству и грезила сценой. Но и о замужестве, конечно, задумывалась. Был у неё один знакомый – бедный художник, который Белле очень нравился…
Вечная невеста
Познакомились они в 1909 году в гостях у общей подруги, дочери витебского врача Теи Брахман (одноклассницы Беллы и девушки Марка, а также одной из его первых натурщиц – Тея даже позировала ему обнажённой). Души Беллы и Марка сразу потянулись одна к другой, но молодые люди прекрасно понимали, что родители Беллы не согласятся на их брак: Шагалу следовало доказать своё право быть достойным такой невесты. Как в сказке – совершить подвиг! Убить дракона проще, чем стать знаменитым художником в несколько лет, но, если речь идёт о Белле Розенфельд, стоило постараться. Забыть её Марк всё равно не смог бы.
Вот как описывал свои ощущения от первой встречи сам Шагал:
«С ней, не с Теей, а с ней должен быть я – вдруг озаряет меня! Она молчит, я тоже. Она смотрит – о, её глаза! – я тоже. Как будто мы давным-давно знакомы и она знает обо мне всё: моё детство, мою теперешнюю жизнь и что со мной будет; как будто всегда наблюдала за мной, была где-то рядом, хотя я видел её в первый раз. И я понял: это моя жена. На бледном лице сияют глаза. Большие, выпуклые, чёрные! Это мои глаза, моя душа. Тея вмиг стала мне чужой и безразличной. Я вошёл в новый дом, и он стал моим навсегда».
А вот рассказ Беллы о том, как она впервые увидела Марка:
«Откуда он взялся? Я его никогда не видела. Он не похож ни на друзей Теиных братьев, ни на кого. Ступает как-то неуверенно. Со сна, что ли? Поднял руку и забыл опустить. Она так и застыла крючком. <…> Голова у него всклокочена. Спутанные кудрявые волосы рассыпаются, падают на лоб, закрывают брови и глаза. Когда же глаза проступают, оказывается, что они голубые, небесно-голубые. Странные глаза, необычные, продолговатые, как миндалины. И каждый глаз смотрит в свою сторону, точно две разъезжающиеся лодки. Такие я видела только на картинке в книжке про хищников. Рот приоткрыт – то ли хочет заговорить, то ли укусить острыми белыми зубами. И всё в нём напоминает зверя, застывшего, как сжатая пружина, и готового в любой момент прыгнуть».
Вскоре Шагал уехал в Париж «за подвигом», но разлука лишь укрепила чувства молодых людей. Марк так привык считать Беллу своей невестой, что этот статус сохранился даже после свадьбы: не в жизни, а в искусстве. Вечная невеста с полотен Марка Шагала – это всегда она, Белла.
Влюблённые не упускали друг друга из виду даже на расстоянии многих километров. Когда девушка написала Шагалу в Париж, что за ней пытается ухаживать какой-то молодой человек, Марк тут же всё бросил и помчался домой, вернувшись в Витебск точно к началу Первой мировой войны.
А в Париже он оказался благодаря щедрости депутата-мецената Максима Винавера, выделившего талантливому молодому художнику стипендию для четырёхлетней учёбы во Франции. Шагал жил в знаменитом «Улье» на Монпарнасе, дружил или соседствовал с Модильяни,
Сутиным, Леже, Цадкиным, посещал спектакли Дягилева, без устали бродил по музеям, участвовал в выставках – и безмерно скучал по родным, по любимой Белле и по Витебску, не разделяя их.
Уже тогда он завоевал себе известность, о какой не мог мечтать сын скромного витебского лавочника. Вообще, в том, что юного Шагала заинтересовало изобразительное искусство, был повинен случай. Когда Мовша учился в пятом классе (а учился он, кстати, прескверно – был застенчив, заикался, не мог дать ответа, даже если знал его, – и был оставлен как-то раз на второй год), на уроке рисования один довольно противный ученик похвастался, как ловко он перерисовал картинку из журнала «Нива»: через тонкую папиросную бумагу. Эта картинка – она называлась «Курильщик» – произвела на Шагала такое впечатление, что он с трудом дождался окончания урока, чтобы побежать в библиотеку, взять там «Ниву» и погрузиться в рисование. Для срисовывания Мовша выбрал портрет композитора Антона Рубинштейна – таким стал первый в истории рисунок Шагала, за ним последовали другие, а потом уже всем домашним стало ясно, что мальчик, кажется, выбрал себе профессию. Родители Шагала не стали отговаривать его, несмотря на то что их религия запрещала изображать человеческие лица. Как вспоминал сам Шагал, «нам никогда бы не пришло в голову, что этот строгий запрет может касаться и тех листочков, на которые я срисовывал то, что было напечатано на других. Никто в моей семье не видел в моём призвании ничего скандального». Листочками со своими рисунками Марк увешал все стены спальни, но до того, чтобы сказать своё слово в искусстве, было ещё, конечно, как до Луны. Или как от Витебска до Парижа.
В 1910 году Шагал принял участие в своей самой первой выставке – это была коллективная экспозиция картин учеников и учениц Бакста и Добужинского в
Петербурге, в редакции журнала «Аполлон». Тогда он стремился рисовать всё только с натуры: окна родного дома, улицу, людей, природу В ранних работах Шагала приметы его знаменитого стиля едва ощутимы: краски ещё не бушуют в полную силу, сознательный примитивизм выглядит «бессознательным», да и сюжеты он выбирает отнюдь не самые провокационные (исключением выглядит разве что «Покойник (Смерть)», написанный в 1908 году (Музей современного искусства, Париж)). Талант, с которым Шагал явился на свет, нуждался в огранке – и под огранкой не имеется в виду одна лишь учёба в художественной школе. Важнейшую роль сыграет ощущение себя частью большого, но тесного еврейского мира, а для того чтобы это ощущение возникло, художнику нужно было оторваться от привычной среды, воспарить над ней, как парят над городом его вечные любовники. В Париже Шагал в буквальном смысле напитывался идеями, восхищался работами коллег, перенимал опыт и при этом взращивал, пестовал в себе детские воспоминания, память о Витебске, своё еврейство, свою любовь к Белле… На этом поле и расцвёл его редкий, особенный дар: Шагал-художник сохранил детское восприятие незамутнённым до самых поздних дней жизни. И