— Вы… — она вдруг вспомнила что-то важное. — Вы не сами изменились… от вас травой пахло… я знаю… Макэйо ее иногда жег и… дым забирает разум. Он становился очень злым. И еще подолгу не отпускал, иногда до утра или дольше. Больно было.
Ему можно пожаловаться.
— Вчера тебе тоже было больно?
— Нет… вчера было иначе… странно, но хорошо, — в полусне легко разговаривать, и завтра Торе будет стыдно, но когда еще наступит завтра? — Только ты подушки все порвал… зачем?
— Не знаю.
— Я пух ловила… мы с братом подушками дрались… и пух летал… мама сердилась… выговаривала, — Тора подавила зевок. — А мы не слушали… часто ее огорчали. И теперь ничего не исправить.
— Так случается. Делаешь что-то, а потом получается, что сделал не так… и действительно, ничего не исправить, сколько ни пытайся.
Тора поняла, что говорил он о себе. И наверное, райгрэ тоже совершил что-то, о чем очень сильно жалеет. Она погладила его по руке и, уже почти соскользнув в сон, пробормотала:
— Все будет хорошо…
— Конечно. Я очень постараюсь, чтобы все было хорошо.
Глава 28
Перемены
К полудню мы пересекли первую границу — выжженный дочерна вал, на котором, словно пряжка на ремне, выделялись стальные ворота. Они были открыты настежь, и стража, разомлевшая на солнце, придремала. Да и чего им бояться?
Ползут неторопливо обозы, идут люди, порой проносятся верховые, всяк занятые собственной службой, и время течет неторопливо, волочится за длинной тенью солнечных часов.
За валом начинался пригород. Грязные домишки взбирались на выжженный склон, грозя вскорости вовсе оседлать его. Городу было тесно, и вскоре окраины выплеснуться за кольцо вала, поползут по зелени полей. Командир, осмелев за время пути — Оден не обращал на почетный караул внимания — криком расчищал дорогу. Улочки были узки, а дома стояли тесно, порой цепляясь друг за друга веревками, на которых сохло чье-то белье.
И лошади с благодарностью перешли на шаг.
— Уже почти, — наклонившись, Оден поцеловал меня в макушку. — Устала?
— Ехать?
— Ну да… — он хмыкнул. — Ехать лучше, чем идти.
Не знаю, согласился бы с ним наш вороной, но его и не спрашивали.
— Оден… откуда они вообще взялись? Ну, почему так быстро?
Стража все еще поглядывала на меня, с любопытством и опаской, явно не желая демонстрировать откровенный интерес. И если прежде их появление казалось мне чем-то само собой разумеющимся, то чем больше я думала, тем больше возникало вопросов.
— Староста сообщил.
Староста?
— Это естественно. Мы довольно странные гости, а за ним — деревня. И пришлых покрывать не станут. Поэтому, думаю, как только нас заметили, так сразу гонца и послали.
Верно.
Правильно.
— Эйо, то, что местные помогают, хороший признак. Значит, у наместника получилось навести порядок.
Похоже на то.
Чем дальше, тем чище становился воздух, шире — улица, а дома — роскошней. И многоэтажные птичьи башенки сменялись сначала солидными кирпичными строениями, а затем и вовсе белоснежными виллами, окруженными зеленью и вязью металлических оград.
— Тебе нравятся такие дома? — поинтересовался Оден.
— Нет.
— Почему?
— Просто.
Храм тоже выглядел красиво, даже не так — он был великолепен, изыскан, полон света… и в каждом из этих домов я вижу его отражение.
— Здесь не лес, но тебя никто не обидит, Эйо.
Я надеялась, что Оден знает, о чем говорит.
В резиденции наместника нас не слишком рады были видеть. Не знаю, что именно я ожидала увидеть, но передо мной предстал очередной белоснежный дом, выращенный в классическом стиле. Крылья. Колонны. Портики и ступени со статуями. Кованые короны газовых фонарей. Тишина холла, в которую Оден ступил так, словно бы имел полное право распоряжаться и здесь. А охрана осталась за воротами, кажется, с немалым облегчением: подозреваю, что у них был приказ доставить нас вовсе не сюда.
Дворецкий с ледяным взглядом.
И ожидание.
Мое отражение в натертом до блеска полу.
Хозяин, который, казалось, не слишком рад гостям и я его прекрасно понимаю. Несколько вежливых фраз, словно выпадов шпаги. И он сдается.
Нас провожают.
Точнее Одена, а я так, неизбежным злом… и чем дальше, тем сильнее хочется сбежать. Этот дом большой и мертвый, хотя некогда был живым. А коридор темен, длинен, как тот, который в моем сне.
— Девушка останется со мной, — Оден не спорит, он ставит в известность.
Апартаменты в бирюзовых тонах под стать дому — огромны, изысканы и мертвы. Я осматриваюсь, потому что лучше ковер разглядывать — роскошный, мягкий — или вот обои, картины в посеребренных рамах… гардины… мебель… что угодно, но не Одена.
Слишком он чужой.
— Сейчас ты примешь ванну, — его тон снова меняется, становясь ласковым, пожалуй, так с детьми разговаривают. — И переоденешься. Обед подадут. Чего бы ты хотела?
Сбежать.
— Мы здесь… надолго?
Оден задергивает шторы плотно, запирая комнату от солнечного света.
— На пару дней. Виттар по ту сторону Перевала, а тот, как я понял, закрыт. И пока передадут шифрограмму, пока он обернется…
В темноте мое лицо не вызывает у него отторжения.
— А потом ты мне поможешь?
— Конечно, моя радость.
— Ты бы определился… — прикусываю язык, готовый уже обозвать его собакой. — Или родничок, или радость.
— А почему нельзя и то, и другое? — вот когда он меня обнимает, страхи уходят. И я сама цепляюсь за Одена, пока он еще есть, тот, которого я знала.
Скоро исчезнет.
Я ведь не глупая, я понимаю, что дорога — это одно, а дома, подобные нынешнему, — другое. В них, таким как я, не место.
Оден, чувствуя мое настроение, отсылает прочь служанок. Правильно, я сама способна ванну принять. И с платьем управлюсь, пусть бы и великоватым, неудобным.
Зато чистое.
И новое почти… это несколько примиряет меня с действительностью.
Но все равно я чужая здесь, и эта мысль не дает мне покоя. А ночью я не могу уснуть.
Слишком тихо в доме.
Перина чересчур мягка. А шелковые простыни и вправду скользкие, льняные лучше…
Сорочка, выданная мне молчаливой горничной, мешает.
— Ты права, — Оден помогает выпутаться из ситцевого плена, — без нее тебе лучше.
Суматошная ночь. Бестолковая. Жадная. Пока еще для двоих, но дом наблюдает. Он дает нам время. Еще день. И еще ночь. И снова день… их много, и чем дальше, тем сильнее нервничает Оден, которому не нравится это затянувшееся ожидание.
Перевал закрыт?
Но телеграфная линия работает. И наместник, которого я видела лишь однажды — не скажу, чтобы мне так уж хотелось продолжить это случайное знакомство — уверяет, будто доложил о нашем появлении. Ему самому наверняка хотелось бы избавиться от незваных гостей.