Им — на то и война — приходилось убивать. Многим на этой войне — в первый раз в жизни. Приходилось ломать себя психологически, и понимать, что с этим теперь придётся жить…
«Те, в кого я стрелял, были не люди…»
Сергей Вихрев:
— Убить человека для меня — проблематично. Иногда друзья спрашивают: «Сколько ты убил?». В моем пулемёте — двести патронов, а сколько пуль в бою попадало в цель — не знаю. Я людей не убивал. Те, в кого я стрелял, были не люди. Это был объект уничтожения, цель, и всё. Ты в него не попал — в тебя попали…
Из армейских перлов:
Знайте, вы не убиваете. Убивает оружие, вручённое вам Родиной.
«Воин — это тот, кто готов сейчас умереть…»
Александр Соловьёв:
— Как было решиться первый раз убить? Вас кусали собаки? Собачка виляет хвостом, вы отвернулись — она давай вас рвать в кровь. Вам обидно: вы хотели ей за ухом почесать. Укусила — и вы начинаете её инстинктивно лупить, почём зря. А она ведь не со зла вас кусает, может быть, вы неосторожно рукой махнули. Рефлекторно в вас вцепилась и грызет, а вы рефлекторно готовы её убить. И убьёте. При этом происходит ломка психики.
Можно тупо крутить солдату трофейную видеокассету: отрезание голов, казни, как живьём снимают кожу с солдат, сажают на кол, заливают свинец в глотку. И через неделю это будет зверь, а не солдат. Это будет та собака, которая рефлекторно вцепится вам в ногу. Чем отличается солдат от воина? На любого парня надень шапку с кокардой, дай ему винтовку — вот и солдат. А воин — это тот, кто готов сейчас умереть. Наш солдат к этому не готов. А воин готов идти в бой хоть с вилами, и умереть. Чувство ненависти мешает трезво думать. Тебя бьют по лицу — больно обидно, досадно. Я поплачу, но враг отвернётся, и я ему шею сверну. Если меня ударят по лицу, и я разозлюсь — кинусь на него, даже если он в два раза больше, сильнее, и погибну. Воин должен уметь владеть своими чувствами и эмоциями. Никакой ненависти, абсолютно.
Если я буду убивать, ненавидя, я перестану быть воином, я стану убийцей. И очень многие офицеры, этого не понимая, ломаются сами и ломают бойцов. Если ты обучил не воина и зародил в нём ненависть, ты сломал его. И эти искалеченные духовно люди с оружием — стадо баранов, но с ненавистью. А ненависть погасить невозможно, как и чувство мести. Утолить это чувство невозможно.
«Из армии выжили нормальных старших офицеров…»
Пётр Ерохин, старшина:
— С 1990 года за десять лет наша армия деформировалась настолько, что из неё выжили нормальных старших офицеров. Остались генералы, которые прекрасно знают цены на бирже, сколько, что и где стоит, сколько стоит земля под индивидуальное жилищное строительство. Но когда приходит время показать, как ты умеешь воевать — начинается пробуксовка. Многие старшие офицеры не имели даже опыта учений. И вся эта безграмотность была помножена ещё и на желание показать, что ты гениальный полководец. Результат — страшный. Иной раз был просто кураж: «Кину-ка я туда ещё одно подразделение! Все равно мы их сделаем!». Все равно отрапортуем наверх!
Несостоятельность командования в некоторых операциях была — полная. Помню одно такое задание. Мы должны были в 1:30 выйти за линию фронта, заминировать два брода, зачистить ферму, пройти краем Гехи и вернуться в 4:00, до начала артобработки района. И на все времени — 2:30. Петля получается — двенадцать километров. Мы ночью километр шли минут сорок. Шли же вслепую, каждый сантиметр смотришь, боковые сектора, надо послушать, понюхать — где и что. Время нам тогда дали просто нереальное. Да ещё был риск попасть под огонь своей артиллерии, если не уложимся в назначенное время.
Иной раз нам такие задачи ставили, что мы смеялись: надо в штабе попросить, чтобы нам в роту зачислили Шварценеггера, Сталлоне и Бэтмена.
«Есть такие приказы, которые выполнять нельзя…»
Александр Соловьёв, командир взвода, старший лейтенант:
— У нашей армии была авиация, техника, у разведки — своя агентура, всё было для победы. Многим офицерам хотелось сделать карьеру, все понимали, что эта война рано или поздно кончится, хотели заработать капитал — политический или физический. Случалось слышать напутствие, когда уходил на боевое задание: «Попадётся «Мерседес» — только двигатель не покоцайте, пацаны!». Как можно об этом говорить? Я иду на боевое задание, а мне говорят, чтобы я только машину не попортил. «Мерседесов» в Чечне было — море. Я принципиально жёг все машины, чтобы этим уродам не достались.
Но были и такие офицеры, работяги, на которых армия и держалась. У меня был знакомый капитан из пехоты. Простой капитан, его ровесники уже генералами ходят. Не карьерист, застрял и застрял, ему не надо карьеры, не хочется, он вечный командир роты. Этот офицер семь лет был лейтенантом. Почему? У него был принцип: не предложат — не попрошу. Такой в армии нужен. Кто работает, если пашешь и молчишь — и будешь работать. Он лично ремонтировал машины, лично занимался оружием и солдатами. А придёт какая-нибудь гнида — с ним ничего не сделать. Куда его? В другую часть? А как обосновать? На повышение! Так этот капитан свою роту всегда так грамотно ставил, круговая оборона такая, что его просто так не возьмёшь. Почему-то солдаты его всегда называли Палыч — даже срочники, или Батя. Он своим солдатам был, как отец. У этого капитана было своё мнение о командовании. Приехал к нему посыльный: «Вас вызывает командир полка!». — «Скажи, что приеду». — «Командир полка срочно зовёт!». — «Да пошёл он…, этот идиот», — говорит мне капитан. — «А чего ему надо?». — «Третьи сутки заставляет передвинуть роту на другую позицию». — «Но это же приказ»! — «Да пошёл он! Я эту роту туда поставлю, нетрудно, а если «духи» туда попрут, меня же выбьют в считанные часы!». — «А если будут последствия, что не выполнил приказ?» — говорю. Капитан в ответ только хохочет. Его и поменять-то некем, у него в роте все взводные — «пиджаки». Боевую роту «пиджаку» — взводному отдашь?
Однажды мы охраняли штаб группировки генерала Шаманова. Начштаба группировки генерал Вербицкий послал меня в стоявший неподалеку лагерь спецназа ГРУ, чтобы я там взял бойцов с собой ему в охрану штаба. Подъезжаем туда, выходит из палатки мужичок: «Тебя Вербицкий прислал?» — «Ну да». — «Передай ему: пускай сам у себя отсасывает». — «Прямо так передать?» — «Ну, если хочешь, от себя ещё что-нибудь добавь». Повернулся и пошёл спать.
Все офицеры понимали, что есть такие приказы, которые выполнять нельзя. Однажды наш генерал Столяров не выдержал и при офицерах и солдатах сказал подполковнику Тупику: «Что вы делаете? Куда вы людей в разведку посылаете?».
Часто мне приходилось получать и противоречивые задания. Если бы я выполнял всё, что мне говорили, я бы здесь живой не сидел.
Особенно удручало разведчиков подозрение, что где-то в штабе группировки работал «крот», предатель, который информировал командование боевиков о планирующихся операциях…
«В штабе группировки — «крот»…»
Иван Кузнецов:
— Слух ходил, что был в штабе группировки какой-то подполковник-«крот». Я видел трофейную «чеховскую» карту, взяли у пленного, написана с ошибками, на каком-то диалекте. На карте обозначены места дислокации наших частей, написаны фамилии командиров, позывные, частоты — основная, запасная, кто сопровождает колонны, даже сколько вертолётов — все расписано! Как это они могли знать? Надёжный у них был источник…
Александр Куклев:
— Господи! Противнику не надо было быть семи пядей во лбу! Наши войска стоят в открытом поле, их видно со всех сторон! У «духов» портативные радиостанции, сканеры, приборы ночного видения! Кругом мы и кругом «духи». Это же была война с партизанами. Местное население тогда было против нас.
Александр Соловьёв:
— Чтобы поймать «крота», нужен целый ряд провальных операций, по ним вычисляют, чтобы начать охотиться. Это надо ещё несколько операций завалить, чтобы его поймать. Ну, возьмёшь ты его, но доказательств-то нет. Одному человеку это под силу — сливать информацию. Есть внедрённый или купленный агент и связной, и достаточно. Мне всегда давали неофициальный приказ на выход. У нас в журнале боевых действий эти операции есть, и то не все, в журнале боевых действий группировки — нет. До абсурда доходит: что в батальоне записано, это уже боевой документ, а в группировке «Запад» этой операции вообще нет. Почти всё, что в журнале боевых действий батальона записано — в документах штаба группировки — нет. Для прокурора главное — бумага. Почему наше уголовное дело и заглохло по факту этих сливов, подстав, гибели личного состава, провалу крупных операций, за что страдали люди — в группировке нет официального приказа! А у нас он как бы есть. У нас и приказа по части нет, но в ЖБД — этот же факт пишется. А оно должно делаться на основании письменного приказа сверху.