«Счастье»
Как празднично сад расцветила сиреньЛилового, белого цвета.Сегодня особый — сиреневый — день,Начало цветущего лета.
За несколько дней разоделись кусты,Недавно раскрывшие листья,В большие и пышные гроздья-цветы,В густые и влажные кисти.
И мы вспоминаем, с какой простотой,С какою надеждой и страстьюИскали меж звездочек в грозди густойПятилепестковое «счастье».
С тех пор столько раз перед нами цвелиКусты этой щедрой сирени.И если мы счастья еще не нашли,То, может быть, только от лени.
* * *
Возраст один у меня и у лета.День ото дня понемногу мы стынем.Небо могучего синего цветаСтало за несколько дней бледно-синим.
Все же и я, и земля, мне родная,Дорого дни уходящие ценим.Вон и береза, тревоги не зная,Нежится, греясь под солнцем осенним.
* * *
В полутьме я увидел: стоялаЗа окном, где кружила метель,Словно только что с зимнего бала,В горностаи одетая ель.
Чуть качала она головою,И казалось, что знает сама,Как ей платье идет меховое,Как она высока и пряма.
* * *
Апрельский дождь прошел впервые,Но ветер облака унес,Оставив капли огневыеНа голых веточках берез.
Еще весною не одетаВ наряд из молодой листвы,Березка капельками светаСверкала с ног до головы.
Последний сонет
Т. Г.
У вдохновенья есть своя отвага,Свое бесстрашье, даже удальство.Без этого поэзия — бумагаИ мастерство тончайшее мертво.
Но если ты у боевого стягаПоэзии увидишь существо,Которому к лицу не плащ и шпага,А шарф и веер более всего.
То существо, чье мужество и силаТак слиты с добротой, простой и милой,А доброта, как солнце, греет свет, —
Такою встречей можешь ты гордитьсяИ перед тем, как навсегда проститься,Ей посвяти последний свой сонет.
* * *
Когда, как темная вода,Лихая, лютая бедаБыла тебе по грудь,Ты, не склоняя головы,Смотрела в прорезь синевыИ продолжала путь.
* * *
Бремя любви тяжело, если даже несут его двое.Нашу с тобою любовь нынче несу я один.Долю мою и твою берегу я ревниво и свято,Но для кого и зачем — сам я сказать не могу
* * *
Люди пишут, а время стирает,Все стирает, что может стереть.Но скажи, — если слух умирает,Разве должен и звук умереть?
Он становится глуше и тише,Он смешаться готов с тишиной.И не слухом, а сердцем я слышуЭтот смех, этот голос грудной.
Пушкинская дубрава
Три вековых сосны стоят на взгорье,Где молодая роща разрослась.Зеленый дуб шумит у Лукоморья.Под этим дубом сказка родилась.
Еще свежа его листва густаяИ корни, землю взрывшие бугром.И та же цепь литая, золотая,Еще звенит, обвив его кругом.
Нам этот дуб священней год от года.Хранит он связь былых и наших дней.Поэзия великого народаОт этих крепких родилась корней.
У Лукоморья поднялась дубрава.И всей своей тяжелою листвойОна шумит спокойно, величаво,Как славный прадед с цепью золотой.
Пожелания друзьям
Желаю вам цвести, расти,Копить, крепить здоровье.Оно для дальнего пути —Главнейшее условье.
Пусть каждый день и каждый часВам новое добудет.Пусть добрым будет ум у вас,А сердце умным будет.
Вам от души желаю я,Друзья, всего хорошего.А все хорошее, друзья,Дается нам недешево!
Из Роберта Бернса
Из поэмы «Святая ярмарка»
Был день воскресный так хорош,Все было лету радо.Я шел в поля взглянуть на рожьИ подышать прохладой.
Большое солнце в этот мигВставало, как с постели.Резвились зайцы — прыг да прыг —И жаворонки пелиВ тот ясный день.
Бродил я, радостью дышаИ вглядываясь в дали,Как вдруг три женщины, спеша,Мне путь перебежали.
На двух был черный шерстянойНаряд — назло природе.На третьей был наряд цветнойПо моде, по погодеВ тот летний день.
Две первых были меж собой,Как близнецы, похожиУнылым видом, худобойИ мрачною одежей.
А третья козочкой шальнойПопрыгивала веселоИ вдруг присела предо мнойИ мне поклон отвесилаВ тот яркий день.
Я шляпу снял и произнес:— Я вас припоминаю,Но извините за вопрос,—Как звать вас, я не знаю.
С кивком задорным головы,Смеясь, она сказала:— Со мною заповедей выНарушили немалоВ досужий день!
Я — ваша Радость, я — Игра,А это — Лицемерье,И рядом с ней — ее сестра,Глухое Суеверье.
Давайте в Мóхлин мы пойдемИ, если две сестрицыИдут на ярмарку, найдемПредлог повеселитьсяМы в этот день.
— Нет, я пойду сперва домойИ праздничную смену —Сюртук и новый галстук мой —Для ярмарки надену.
Поспел я к завтраку как раз,Надел костюм воскресный.А уж на праздник в этот часСпешил народ окрестныйВ тот шумный день.
Трусили фермеры верхом,Шли батраки оравой.И молодежь одним прыжкомБрала в пути канавы.
Бежали в праздничных шелкахДевицы-босоножки,Несли сыры они в рукахИ сдобные лепешкиВ тот добрый день.
Монетку бросить был я радВ тарелку с медью мелкою,Но, уловив святоши взгляд,Бросаю две в тарелку я.
Я в загородку заглянул.Народ шумит, хлопочет,Несет скамейку, доску, стул,А кто и лясы точитВ свободный день.
Для знати выстроен навес(Изменчива погода!).А вот стоит вертушка Джесс,Мигая всем у входа.
Ее подружки сели в ряд, —Без них какая ярмарка!А там ткачи сидят, галдят(Из города Кильмáрнока).Пришел их день!
Здесь кто вздыхает о грехах,Кто в гневе шлет проклятьяТем, кто измазал впопыхахИх праздничные платья.
Кто сверху смотрит на другихВысокомерным взглядом,А кто веселых щеголихЗовет усесться рядомВ привольный день.
Но бесконечно счастлив тот,Кто, отыскав два места,Местечко рядышком займетС подругой иль невестой.
Глядишь, рука его леглаЗа ней — на спинку стула,Потом ей шею обняла,А там на грудь скользнулаВ тот чудный день.
Уселась публика и ждет.Ни суеты, ни шума.Вот Мóди речь держать идет,Унылый и угрюмый.
Он целый час пугает насДесницею господнею.Сам дьявол от его гримасСбежал бы в преисподнююВ столь грозный день.
Толкуя нам один, другойИ третий тезис веры,Он гневно топает ногой,Волнуясь свыше меры.
Распутника и гордецаГромит курносый пастырьИ жжет отступников сердца,Как самый жгучий пластырь,В тот страшный день.
Но вот встают сердито с местЗемные наши судьи.И впрямь, — кому не надоестТакое словоблудье!
Речь произносит мистер Смит[9],Но люд благочестивый,Уже не слушая, спешитК холодным бочкам пиваВ столь жаркий день…
Послание Гамильтону