Когда же Пушкин на самом деле уехал из С.-Петербурга?
Согласно В. Гаевскому, биографу Дельвига, узнавшему об этом от Михаила Яковлева (см. «Современник», сентябрь 1854), Пушкин покинул город 6 мая. Согласно Александру Тургеневу (упоминающему об этом в письме своему брату Сергею от 6 мая), наш поэт должен был уехать на следующий день — 7 мая. Он отбыл в один из этих двух дней со своим слугой, Никитой Козловым; двое друзей «проводили его до Царского» (14 ½ миль по направлению к Луге). Этими друзьями были Дельвиг и Павел Яковлев (1796–1835; товарищ Пушкина по Коллегии иностранных дел и брат его однокашника — Михаила Яковлева).
В своем кишиневском дневнике 9 мая 1821 г. Пушкин замечает, что ровно год прошел с тех пор, как он уехал из С.-Петербурга. Возможно, на самом деле он покинул город 6 мая 1820 г. Но если он провел следующие дни — до девятого — в ближайших окрестностях, то вполне оправданы его слова, что он уехал из Петербурга девятого. Пушкин был очень точен в своих судьбоносных датах.
Моя гипотеза такова: примерно числа 1 мая 1820 г. Рылеев, в пылу своих антиправительственных настроений, упомянул слух как реальное событие (например, «Теперь власти подвергают порке наших лучших поэтов!»), и Пушкин вызвал его на дуэль; его секундантами были Дельвиг и Павел Яковлев; дуэль произошла между 6 и 9 мая в окрестностях С.-Петербурга, возможно, в имении матери Рылеева — Батово. После этого Пушкин сразу же отправился на юг — через Лугу, Великие Луки, Витебск, Могилев и т. д. — и прибыл в Екатеринослав 20 или 21 мая.
Имение Батово позднее принадлежало моим дедушке и бабушке — Дмитрию Николаевичу Набокову, министру юстиции при Александре II, и Марии Фердинандовне, урожденной баронессе фон Корф. Живописная лесная дорога связывала его с имением моих родителей, Вырой, отделенным извилистой рекой Оредеж и от Батово (расположенного в миле на запад от Выры), а сразу к востоку — и от поместья моего дяди Рукавишникова — Рождествено (во втором десятилетии восемнадцатого века оно было резиденцией Алексея, сына Петра Великого, и унаследовано мною после смерти моего дяди Василия в 1916 г.). Поездки в Батово в коляске, шарабане или же автомобиле неизменно повторялись каждое лето, начиная, насколько я могу вызвать в памяти эти трепетные глубины детства, скажем, с 1902 г. до революции 1917-го, когда, разумеется, все частные земли были национализированы Советами. Я помню, как мы с кузеном разыгрывали дуэли на «grande allée» <«главной аллее»> Батово (великолепной аллее, обсаженной громадными липами и березами и в конце пересекаемой строем тополей), где, согласно туманному семейному преданию, Рылеев действительно дрался на дуэли. Помню также одну лесную тропинку за Батово, по которой мечтал подолгу гулять, когда вырасту, известную двум или трем поколениям воспитанных гувернантками маленьких Набоковых как «Le Chemin du Pendu» <«Дорога Повешенного»>: сто лет назад это была любимая тропа Рылеева, «Le Pendu» <«Повешенного»>. Знаю, что в году 1950-м в советском сборнике «Звенья», т. 7 появилась или должна была появиться статья о Батове (В. Нечаев «Усадьба Рылеева»), но это издание, насколько мне удалось установить, так и не пришло в Америку, в отличие от т. 8[56].
XX
Гм! гм! Читатель благородной, Здорова ль ваша вся родня? Позвольте: можетъ быть, угодно 4 Теперь узнать вамъ отъ меня, Что значитъ именно родные. Родные люди вотъ какіе: Мы ихъ обязаны ласкать, 8 Любить, душевно уважать И, по обычаю народа, О Рождествѣ ихъ навѣщать, Или по почтѣ поздравлять,12 Чтобъ остальное время года Не думали о насъ они... И такъ дай, Богъ, имъ долги дни!
1 Ср.: Байрон «Дон Жуан», XIV, VII, 2: «Читатель благородный…».
12–13 приверженцы биографического подхода усмотрят в этих строках воспоминание о неожиданном отъезде графини Воронцовой с мужем из Одессы в Крым в середине июня 1824 г.
14 долги дни — идиома «lang dags» (норв.) в другом северном языке.
XXI
За то любовь красавицъ нѣжныхъ Надежнѣй дружбы и родства: Надъ нею и средь бурь мятежныхъ 4 Вы сохраняете права. Конечно такъ. Но вихорь моды, Но своенравіе природы, Но мнѣнья свѣтскаго потокъ... 8 А милый полъ, какъ пухъ, легокъ. Къ тому жъ и мнѣнія супруга Для добродѣтельной жены Всегда почтенны быть должны;12 Такъ ваша вѣрная подруга Бываетъ вмигъ увлечена: Любовью шутитъ сатана.
5–8 Красноречивое перечисление вероятностей в этой удивительно бледной строфе построено на приеме повтора фраз, начинающихся с союза «но»:
Конечно так. Но вихорь моды,Но своенравие природы,Но мненья светского поток…А милый пол, как пух, легок.
XXII
Кого жъ любить? Кому же вѣрить? Кто не измѣнитъ намъ одинъ? Кто всѣ дѣла, всѣ рѣчи мѣритъ 4 Услужливо на нашъ аршинъ? Кто клеветы про насъ не сѣетъ? Кто насъ заботливо лелѣетъ? Кому порокъ нашъ не бѣда? 8 Кто не наскучитъ никогда? Призрака суетный искатель, Трудовъ напрасно не губя, Любите самаго себя,12 Достопочтенный мой читатель! Предметъ достойный: ничего Любезнѣй вѣрно нѣтъ его.
11 Любите самого себя… Еще одна слабая и банальная строфа. Ср. Гейне, который в «Возвращении на родину» (1823–24), LXIV, строки 9,11–12, выражает то же гораздо лучше:
Braver Mann!..............................................Schade, dass ich ihn nicht küssen kann!Denn ich bin selbst dieser brave Mann.
<Вот добряк!…..............................................Жаль, не обнять мне его никак,Потому что я сам — этот добряк.
Пер. Ю. Тынянова>.
XXIII
Что было слѣдствіемъ свиданья? Увы, не трудно угадать! Любви безумныя страданья 4 Не перестали волновать Младой души, печали жадной; Нѣтъ, пуще страстью безотрадной Татьяна бѣдная горитъ; 8 Ея постели сонъ бѣжитъ; Здоровье, жизни цвѣтъ и сладость, Улыбка, дѣвственный покой, Пропало все, что звукъ пустой,12 И меркнетъ милой Тани младость: Такъ одѣваетъ бури тѣнь Едва раждающійся день.
9–11 Вновь перечень, как в главе Второй, XXII, 5–8, теперь речь идет об «улыбке».
13–14 Под исправленным наброском этой строфы (2370, л. 52) Пушкин со свойственным ему суеверным отношением к датам написал:
1 генв. 1825 31 дек. 1824
Символы «буря», «день» и т. д. часто использовались им в связи с собственной судьбой — и в стихах, и в прозе. И следует помнить, что Татьяна — кузина его Музы (см. главу Восьмую, V, 11–14). Один критик в самом деле воспринял конец романа как аллегорию: Пушкин теряет свою Музу, но она достается не князю N., а генералу Бенкендорфу с позвякивающими шпорами (см. коммент. к главе Восьмой, XLVIII, 5).
XXIV
Увы, Татьяна, увядаетъ; Блѣднѣетъ, гаснетъ и молчитъ! Ничто ее не занимаетъ, 4 Ея души не шевелитъ. Качая важно головою, Сосѣды шепчутъ межъ собою: Пора, пора бы замужъ ей;... 8 Но полно. Надо мнѣ скорѣй Развеселить воображенье Картиной счастливой любви. Невольно, милые мои,12 Меня стѣсняетъ сожалѣнье; Простите мнѣ: я такъ люблю Татьяну милую мою!
2 гаснет. Галлицизм «se consume».