Читать интересную книгу Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина - Владимир Набоков

Тем временем в Москву дошли и рикошетом вернулись в С.-Петербург слухи следующего содержания: действуя по указаниям царя, граф Милорадович высек Пушкина в тайной канцелярии Министерства внутренних дел в С.-Петербурге. Пушкин узнал об этих слухах в конце апреля, не мог установить их источник и дрался на дуэли (власти так и не узнали об этом) с человеком, который повторил их в С.-Петербурге.

Граф Карл-Роберт Нессельроде (1780–1862), министр иностранных дел, 4 мая распорядился выдать тысячу рублей на дорожные расходы «коллежскому секретарю» Пушкину и отправить его в качестве курьера в Екатеринослав, где находилась штаб-квартира Инзова. Через несколько дней Пушкин покинул Петербург и лишь из полученного позднее (вероятно, на Кавказе) письма узнал, что известный повеса граф Федор Толстой (1782–1846; его двоюродный брат, Николай, был отцом Льва Толстого) из Москвы развлекал своих петербургских друзей гнусными рассказами о «порке». (Документальные свидетельства позволяют мне утверждать, что Шаховской и Катенин энергично опровергали эти слухи).

Прозвище Федора Толстого — «Американец» — достойный образец русского юмора: в 1803 г. Толстой, принимавший участие в первом этапе знаменитого кругосветного путешествия адмирала Крузенштерна, за неповиновение был высажен на Крысьих островах (Алеутские острова); ему пришлось добираться обратно через Сибирь, что заняло два года. Он был героем двух войн — русско-шведской (1808–09) и русско-французской (1812). Убил на дуэлях одиннадцать человек. Считался карточным шулером. Пушкин в течение шести лет ссылки с нетерпением ждал поединка с ним и, приехав в Москву в сентябре 1826 г., немедленно вызвал его на дуэль. Друзьям Пушкина удалось добиться полного их примирения; и, как это ни странно, Толстой стал ходатаем Пушкина в период его ухаживания за Натальей Гончаровой.

В Эпилоге «Руслана и Людмилы» (написанном в июле 1820 г. в Пятигорске) и в Посвящении «Кавказского пленника» (адресованном в 1821 г. Николаю Раевскому) наш поэт вспоминает «и сплетни шумные глупцов» (Эпилог, строка 8) и свое положение «жертвы клеветы и мстительных невежд» (Посвящение, строка 39). В ответ на клевету он дважды в стихотворениях (1820, 1821) писал о безнравственности Толстого[54]. 23 апр. 1825 г. наш поэт в письме из Михайловского брату в Петербург заметил: «Толстой явится у меня во всем блеске в 4-й песне Онегина, если его пасквиль этого стоит…». Речь идет о довольно складно написанных, однако ядовитых рукописных александрийских стихах, сочиненных Толстым в конце 1821 г. в ответ на пушкинские диатрибы. Пушкин узнал об этом в 1822 г.

В этой эпиграмме, состоящей из шести александрийских стихов, Толстой напоминает «Чушкину» (производное от «чуши» — «чепуха» и «чушки» — «поросенок»), что «он — наглец». Непостижимо, как Пушкин, не забывающий обид Пушкин, с его обостренным чувством чести и «amourpropre» <«самолюбием»>, смог простить это оскорбление. Должно быть, Толстой предпринял в сентябре 1826 г. что-то поистине необычайное, чтобы загладить свою вину.

Полагаю, что планируя главу Четвертую, Пушкин набросал следующие две незавершенные строфы (Каверин переписал их в Калуге 1 авг. 1825 г., Соболевский записал по памяти для Лонгинова в году 1855-м, а Анненков опубликовал как эпиграмму в 1857-м), намереваясь развить тему «презренной клеветы» и, по-видимому, изобразив Толстого в строфе, посвященной Москве, куда Ларины собирались поехать в этой же главе (черновики строфы XXIV):

АА О муза пламенной сатиры!Приди на мой призывный клич!Не нужно мне гремящей лиры,Вручи мне Ювеналов бич!Не подражателям холодным,Не переводчикам голодным,Не безответным рифмачамГотовлю язвы эпиграмм!Мир вам, несчастные поэты,Мир вам, журнальные клевреты,Мир вам, смиренные глупцы!А вы, ребята подлецы…

ББ Вперед! Всю вашу сволочь будуЯ мучить казнию стыда!Но, если же кого забуду,Прошу напомнить, господа!О, сколько лиц бесстыдно-бледных,О, сколько лбов широко-медныхГотовы от меня принятьНеизгладимую печать!..

Между началом июля и сентябрем 1825 г. в Михайловском Пушкин набросал письмо царю (так и не отосланное), содержащее следующие строки:

«Des propos inconsidérés, des vers satiriques me firent remarquer dans le public, le bruit se répandit que j'avais été traduit et fou[etté] à la Ch[ancellerie] sec[réte].

Je fus dernier à apprendre ce bruit qui était devenu général, je me vis flétri dans l'opinion, je fus découragé — je me battais. J'avais 20 ans en 1820 — je délibérais si je ne ferais pas bien de me suicider ou d'assassin[er] —».

<«Необдуманные речи, сатирические стихи обратили на меня внимание в обществе, распространились сплетни, будто я был отвезен в тайную канцелярию и высечен.

До меня позже всех дошли эти сплетни, сделавшиеся общим достоянием, я почувствовал себя опозоренным в общественном мнении, я впал в отчаяние, дрался на дуэли — мне было 20 лет в 1820 (г.) — я размышлял, не следует ли мне покончить с собой или убить —»>.

Росчерк пера далее читается как V, но это не первая и не последняя буква слова, судя по черточке, предваряющей ее, и волнистой линии, следующей за ней. Я почти не сомневаюсь, что имеется в виду фамилия «Милорадович» — с гипертрофированной буквой «V».

Непонятно, как комментаторы смогли вообразить, что «V» означает «Votre Majesté» <«Ваше Величество»> (особенно если принять во внимание последующий контекст, где Пушкин определяет свою потенциальную жертву как «un homme auquel tenait tout» <«человека, от которого зависело все»>, — что, в приложении к царю, было бы невозможным принижением — и чьих «талантов» он был «l'admirateur involontaire» <«невольным поклонником»>). Так же непостижимо, как и почему слова «fus découragé» <«был обескуражен»> могли быть прочитаны как «suis découragé» <«обескуражен»> Д. Благим, редактором Акад. 1937, XIII, 227, в котором факсимиле рукописи совершенно ясно выявляет сходство этого «fus» и «fus» в начале абзаца.

Кто был человек, с которым Пушкин стрелялся весной 1820 г.?

Молодой офицер Федор Лугинин в дневнике — он вел его во время своего пребывания в Кишиневе (с 15 мая по 19 июня 1822 г.)[55] — записывает 15 июня, что Пушкин, с которым его связывала недолгая дружба, дрался на дуэли в С.-Петербурге в связи с распространением слухов о его порке в тайной канцелярии.

В письме от 24 марта 1825 г. из Михайловского Александру Бестужеву (псевдоним Марлинский) в С.-Петербург Пушкин после добродушного высказывания о том, что он ценит поэзию Рылеева настолько высоко, что видит в нем соперника, добавляет: «…жалею очень, что его не застрелил, когда имел тому случай — да черт его знал».

Это намек не только на дуэль, но и на некую историю, явно столь хорошо известную Бестужеву, что необходимость каких-либо объяснений исключалась.

Пушкин мог познакомиться с Рылеевым (1795–1826) только весной 1820 г., когда Рылеев жил в Петербурге и в своем расположенном неподалеку имении Батово (принадлежащем его матери Анастасии, дочери Матвея Эссена; оно было куплено в 1805 г., находилось в двух милях к западу от Рождествено, деревни в районе Царского Села, в сорока пяти милях к югу от С.-Петербурга на пути к Луге). Пушкин так хорошо запомнил лицо Рылеева, что более чем через пять лет после встречи нарисовал его профиль с торчащим носом, выпяченными губами и прямыми гладкими волосами. Замечу также, что Пушкин упоминает в письмах Батово как место, знакомое ему: 29 июня 1825 г., будучи в Михайловском, он пересылает Прасковье Осиповой, уехавшей в Ригу, два письма — одно от своей матери, «другое — из Батово». Нам известно, что в начале 1820 г. Рылеев отправил или отвез свою беременную жену в ее родовое поместье в Воронежской губернии и 23 мая у него родилась дочь. О его собственных передвижениях в период между концом 1819-го и концом 1820 г. как будто мало что известно (см. комментарии Оксмана к изданию произведений Рылеева, Москва, 1956).

Когда же Пушкин на самом деле уехал из С.-Петербурга?

Согласно В. Гаевскому, биографу Дельвига, узнавшему об этом от Михаила Яковлева (см. «Современник», сентябрь 1854), Пушкин покинул город 6 мая. Согласно Александру Тургеневу (упоминающему об этом в письме своему брату Сергею от 6 мая), наш поэт должен был уехать на следующий день — 7 мая. Он отбыл в один из этих двух дней со своим слугой, Никитой Козловым; двое друзей «проводили его до Царского» (14 ½ миль по направлению к Луге). Этими друзьями были Дельвиг и Павел Яковлев (1796–1835; товарищ Пушкина по Коллегии иностранных дел и брат его однокашника — Михаила Яковлева).

В своем кишиневском дневнике 9 мая 1821 г. Пушкин замечает, что ровно год прошел с тех пор, как он уехал из С.-Петербурга. Возможно, на самом деле он покинул город 6 мая 1820 г. Но если он провел следующие дни — до девятого — в ближайших окрестностях, то вполне оправданы его слова, что он уехал из Петербурга девятого. Пушкин был очень точен в своих судьбоносных датах.