Читать интересную книгу Том 5. Дар земли - Антонина Коптяева

Внешне как будто ничего не изменилось, хотя все знали: тонула, а почему, почти никто не догадывался.

Снова Надя ездит на завод, работает на полипропиленовой установке, часто бывает в теплицах Пучковой, но прежнюю светлую ее жизнерадостность точно смыло камской волной.

Иногда Алексей Груздев просыпается среди ночи: вдруг приснится текучая в быстрых круговоротах вода, в которой мелькает тонущая, сбитая комом одежда и в ней еще шевелится что-то живое…

Если бы можно было все забыть!

35

В Светлогорск Груздев возвращался ночью вместе с Семеном Тризной и Скрепиным, которых вызывали на совещание в Совнархоз. Самолет летел на большой высоте: собиралась гроза. Далеко внизу мелькали огоньки, то редкие, то сплошными созвездиями, и мгновенно пропадали под бегущими тучами. Вскоре мрак сгустился, кругом начали полыхать молнии, и стало похоже на воздушный бой.

Семен Тризна, набегавшийся по магазинам по поручению жены, крепко спал, а Груздев глядел в окно и с чувством доброй зависти вспоминал шумное веселье в доме Щелгуновых и то, как Христина, отодвинув разложенные на столе ученические тетради (принимала переэкзаменовки), с милостивой улыбкой богатой и щедрой владычицы смотрела на суету, поднятую целой оравой детей и нагрянувшими громкоголосыми, рослыми мужчинами.

«Строителей коммунизма растит, среди которых не появится злейший его противник — равнодушный бюрократ. Настоящего человека с пеленок воспитывать надо. Вот в чем сила такой семьи! Не зря получила Христина орден „Материнская слава“».

Не забыл еще Груздев матерей прошлого, постоянно рожавших и хоронивших детишек.

— Земля велика — ее не уполнишь! — сказала ему однажды в Башкирии скорбная бабка в овчинном полушубке, которая, уминая снег широкими лаптями, везла на санках детский гробик.

Рожали и хоронили. Хоронили — и опять ходили со вздернутыми подолами.

«Земля велика — ее не уполнишь!»

Самолет пробивает грозовые тучи, встряхивается на воздушных ухабах. Большие руки Груздева смирно лежат на коленях. Седьмым он рос в семье. Выжили трое: Алешка, Серега и Петр. Когда Алешка лежал в люльке со жвачкой из черного хлеба в тряпке (вместо соски), матери и не снилось, что сын будет строить заводы, создавать грандиозные установки и выпускать продукцию из какого-то там подземного газа. Отец, Матвей Груздев, тоже не задумывался над тем, что будет завтра. Лишь бы день прожить.

Но странно: достигнув многого, не доволен Алексей Груздев ни результатами своей работы, ни личной жизнью.

Секретарь горкома Скрепин блаженно храпел, закинув на спинку кресла до блеска выбритую голову. Он все успевал делать: много ездил по колхозам и по нефтяным промыслам, читал лекции в вечернем народном университете, входил в интересы двух своих сыновей-первоклассников, но зато часто недосыпал. Поэтому ему сейчас и горя мало, что бушует гроза.

Иногда молния разрезала мрак над самым крылом самолета, тогда в мокрой плоскости зловеще отсвечивали и мгновенно исчезали бегущие тучи. Красивое, но грозное зрелище; хорошо, что без прицела играет своими смертоносными стрелами господь бог!

«А может, прицелится прямо в мудрую лысину секретаря горкома за то, что подбил Семена Тризну и Самедова вылить в новоявленный святой источник бочку нефти».

Груздев даже развеселился, вспомнив о «подвиге» товарищей на антирелигиозном фронте. То-то была бы потеха, если бы заставить самого Джабара выгребать грязь из колодца!

Вот и Светлогорский аэродром. Глендем в мокром плаще, сверкающем в отблесках горящих фар, асфальт, на котором пляшут струи ливня.

— Приятно возвратиться в свой родной удел! — сказал Скрепин, устраиваясь на заднем сиденье машины рядом с Груздевым и позевывая. — Здорово всхрапнул я в самолете? — И не ожидая ответа, полушутя: — Всю жизнь мучит меня этот храп проклятый… Другой раз привалился бы где, ан нет, торчи как гвоздь, вздремнуть — думать не смей.

Скрепин еще раз зевнул и сразу захрапел.

Прав он: приятно вернуться домой даже тогда, когда тебя никто не ждет. Вон факел опять мигает сквозь туман.

Горят нейлоновые шубки,и день и ночь горят они.

«Может, и ни к чему мы такой фронт работ развернули, не справляясь с освоением найденных богатств? Этак для потомства ничего не оставим, и заклеймит оно нас, как хищников».

Завиднелся ярко освещенный корпус первой на промыслах ЭЛОУ — электрообезвоживающей установки по очистке нефти от примесей воды и солей. Семен Тризна страшно гордился этой установкой, но освоение ее долго тормозилось, пока инженеры Груздева не предложили промывать трубки теплообменников струей горячей воды под большим давлением. Народ думает, беспокоится, дерзает, и это кипение снимает даже тот нагар, что оседает в чиновно-бюрократических инстанциях.

«Почаще бы проводились съезды изобретателей!» — вспомнил Груздев сожаление Федченко и приказал Глендем следовать за машиной Тризны, свернувшей на ЭЛОУ. — На местах-то мы много внимания уделяем рабочей смекалке. И шуму у нас вокруг наших заводских рационализаторов достаточно. Но получается так, что ценнейшие предложения изобретателей-одиночек маринуются в комитете по изобретениям годами. И пожаловаться некуда: союз наш — ВОИР, вроде МОНРа, — миллионная организация: утонули в нем изобретатели!

Машина Тризны вдруг остановилась, сдала шина. Пока шофер топтался в зыбком сумраке возле багажника, выволакивая домкрат и запасное колесо, Семен Семенович пересел к Груздеву.

Проснувшийся Скрепин стал прикидывать вслух, что еще нужно сделать, чтобы закончить к весеннему паводку водозаборы. Перед войной он работал на Сахалине, на Охинских нефтепромыслах. Масштабы работ в Татарии поражали его, но до сих пор он любил хвалиться «своим» Дальним Востоком.

— У нас в Охе, — сказал он Тризне, — чтобы добыть тонну нефти, много труда надо вложить. Есть такие скважины, где в сутки добывают качалками не больше ста килограммов. Большей частью они неглубокие и очень густо расположены: кое-где до пяти метров.

«Ну, сел на своего конька», — подумал Груздев ласково: по душе ему были жизнерадостность Скрепина и его влюбленность в нефть.

36

Въехали в Светлогорск поздно ночью. Дождь лил как из ведра, и на залитых водой улицах, точно в реке, отражались огни фонарей и освещенные окна. Скрепин первым, спасая покупки под полой плаща, вышел у своего дома с полисадником, в котором блестели мокрые кусты сирени. Алексей Груздев мог бы переночевать в особняке для приезжих, но он торопился на завод, и непогода его не страшила. Однако мысль о встрече секретаря горкома с женой и сыновьями вызывала в воображении собственную квартиру в Камске. Никто не откроет дверь… Голые окна, учрежденческий диван под белым чехлом в столовой. Холодная в своей опрятности холостяцкая кровать. В кабинете письменный стол, заваленный бумагами: дела, дела, дела…

И вдруг Алексею не захотелось тащиться по дороге под ливнем, так хлеставшим по стеклам машины, что почти ничего не было видно.

Тризна, почувствовав настроение товарища, сказал:

— Переночуй у нас. Поужинаем, потолкуем о том, о сем, а утром быстро доедешь.

Груздев согласился с радостью, спугнувшей ощущение одиночества, не в первый раз подбиравшееся к нему.

Уже в передней квартиры Семена Тризны ощущалась зажиточность семьи — все забито вещами: большое зеркало с дорогими бра по обе стороны, затейливая, но удобная вешалка, яркая ковровая дорожка на полу, термометр, барометр и старинные часы на стене.

— Как у частного врача! — заметил Груздев не то с одобрением, не то снисходительно.

Вдобавок вкусно пахло домашним печеньем и почему-то клубникой, хотя время ягод давно прошло.

Танечка выкатилась из столовой в длинном голубом капоте, с белой шалью на плечах; увидев гостя, весело всплеснула руками, на полных щеках улыбчиво заиграли ямочки.

Вошли в столовую, по-кавказски убранную коврами, залитую ярчайшим светом лампы под оранжевым абажуром. В массивной вазе на пианино — букет астр. За стеклянными дверками буфета блеск фарфора и хрусталя, и стол сервирован, как для парадного ужина.

Светло, тепло, и странно думать, что на дворе бушует почти осенняя буря.

— Дом, как говорится, полная чаша. — Груздев сел на тахту, покрытую ковром, спадавшим со стены. — Неплохо живете, Татьяна Сидоровна. Все обрастаете.

— А что нам? — Танечка задорно остановилась у стола, переставила тарелку с поджаренным куском телятины. — Трое в семье работают, получают прилично, я только реализую. Все к тому идем.

— К чему? — придирчиво, со скрытым раздражением спросил Груздев.

— Ну… — Она хотела сказать «к коммунизму», однако тон Алексея насторожил ее. — К зажиточной жизни.