Дафна посмотрела на Аннабел. Удивительно, но сестра выглядела спокойной и… гордой. Значит, можно продолжать.
Потому что самое трудное оставалось впереди.
Дафна помолчала, пытаясь разобраться в хаосе чувств и найти нужные, самые точные слова, чтобы объяснить хотя бы небольшую их часть.
– Она все врет и специально тянет время, – проворчал Хэллоуз, обращаясь к лорду Фоули. – Сколько еще вы намерены ее слушать?
– Столько, сколько мисс Ханикот намерена говорить, – ледяным тоном отрезал хозяин бала и ободрительно кивнул гостье.
Дафна перевел дух. Она сможет это сделать. Вот сейчас притворится, что Бенджамин здесь, и закончит мучительный монолог.
– И последнее признание. Этот опыт, пусть и болезненный, преподал мне несколько важных уроков. Верный друг помог понять, что важнее поступить правильно, чем сделать вид, что совершаешь достойный поступок. Он же объяснил, что невозможно убежать и скрыться от жизненных неприятностей. Во всяком случае, надолго. Не важно, что ждет меня впереди, но за это откровение я искренне ему благодарна.
Хэллоуз нетерпеливо фыркнул.
– Это все?
Лорд Фоули встал между ним и Дафной.
– Мисс Ханикот, когда я позволил этому человеку продать с аукциона картину, которая, как только что выяснилось, на самом деле принадлежит его отцу, то не имел ни малейшего понятия о сопутствующих обстоятельствах. – Он опасливо покосился на герцога Хантфорда, который выглядел так, словно был готов придушить любого, и нервно поправил галстук. – Теперь же я считаю разумным отложить продажу портрета.
– Окончательное решение оставляю за вами и за мистером Хэллоузом, – ответила Дафна. – Но что касается непосредственно картины, то настаиваю, чтобы ее открыли сегодня. Немедленно.
Она решительно прошла по подиуму и резким движением сдернула с подрамника алое покрывало. Кусок шелка мелькнул в воздухе, щелкнул, как хлыст, и волной лег к ногам.
Все, свершилось.
Путь к отступлению отрезан.
Лица гостей слились в единое расплывчатое пятно. Единственное, что Дафна видела, это устремленные на портрет глаза.
Она стояла перед подрамником, гордо вскинув голову, и готовилась мужественно встретить всеобщее осуждение, неизбежное после первого момента потрясения. Картина представляла ее в полупрозрачной ночной сорочке. Повернуться и посмотреть на полотно не хватало мужества. Почему-то казалось, что один-единственный взгляд разрушит стену самообладания, возведенную с огромным, болезненным трудом.
– Что, черт подери, вы сделали? – Хэллоуз грубо схватил подрамник и повернул к себе, чтобы рассмотреть. – Картина окончательно испорчена!
Дафна растерянно заморгала. Странно. Кажется, Хэллоуз обращался к ней. Сквозь ярость в голосе явно пробивался страх, как будто он считал ее колдуньей, способной ворожить на расстоянии.
– Не понимаю.
Лорд Фоули вырвал подрамник из рук взбешенного владельца и снова повернул к публике.
И тогда Дафна осмелилась посмотреть.
По большей части портрет оставался таким же, каким его создал художник. Она стояла перед зеркалом и со спокойным достоинством смотрела то ли на собственное отражение, то ли на зрителей. Разница заключалась в том, что вместо прозрачной сорочки на ней каким-то чудом оказалось золотистое бальное платье – точная копия того, в котором она приехала в этот великолепный зал и явилась на суд толпы. Художнику даже удалось точно передать тончайшую вышивку на подоле.
Дафна покачала головой, пытаясь примирить собственные воспоминания с тем, что видела на полотне. Невероятно. Платье она надела впервые, а портрет Томас написал больше года назад. Как же все это произошло?
Леди Бонвилл поднялась со своего трона… то есть с кресла – и проплыла сквозь толпу, подобно королевскому фрегату. Она остановилась перед подиумом, с нескрываемым презрением посмотрела на конструкцию и протянула руку, чтобы лорд Фоули помог ей подняться. Преодолев препятствие и отдышавшись, леди Бонвилл медленно, величественно поднесла к глазам лорнет и не меньше минуты рассматривала портрет почти вплотную.
Само собой разумелось, что виконтесса вольна посвятить ознакомлению столько времени, сколько сочтет нужным, а все остальные готовы терпеливо ждать высочайшего приговора.
Но Дафна не могла успокоиться и лихорадочно искала объяснение таинственному превращению. Платье было новым. Картина была старой. Значит, кто-то позаботился внести небольшие, но принципиально важные изменения. И она догадывалась, кто именно.
Бенджамин.
То есть, конечно, не собственной рукой – вряд ли среди многочисленных талантов графа присутствовал живописный дар. Но в том, что именно он организовал обновление и спас ее от позора, а возможно, и от гибели, сомневаться не приходилось.
Что ж, план оказался действенным и почти сработал.
Жаль только, что уже нельзя было повернуть вспять стрелки старинных часов и отменить тот прочувствованный монолог, который она только что произнесла.
Леди Бонвилл повернулась к публике с несвойственной ее возрасту живостью и откашлялась со свойственной ее возрасту уверенностью в собственной правоте.
– Этот портрет, – торжественно провозгласила она, – поистине прекрасен. Не стану притворяться, что одобряю излишне прямой и открытый взгляд мисс Ханикот. – Она неопределенно махнула лорнетом в сторону Дафны. – Однако не считаю, что существует хотя бы малейшее основание изгнать ее из общества. Ничего предосудительного в картине нет.
С этими словами виконтесса великодушно вытянула обе руки, предоставив лорду Фоули и герцогу Хантфорду долгожданную возможность проводить себя обратно, к креслу под сенью пальм и к алой бархатной скамеечке для ног.
– Вы испортили картину, – упрямо продолжал твердить Хэллоуз. – Чтобы спасти свою репутацию. Вы не имели права…
Дафна инстинктивно отступила и упала бы с подиума, если бы не оказалась в сильных руках.
Лорд Фоксберн бережно поставил ее на пол; она нетерпеливо обернулась и увидела непринужденную улыбку и синие глаза. Колени подогнулись.
– Ты опоздал, – едва слышно прошептала она.
В ответ он лишь виновато пожал плечами.
– Позволь угадать. Тебя задержало дело первостепенной важности.
– Несомненно.
– Камердинеру никак не удавалось правильно завязать галстук?
– Ты за мной шпионила?
Дафна улыбнулась с подчеркнутой любезностью.
– На свете есть занятия важнее, милорд.