руками самих убийц заявил потомкам о своей правоте. Медведев был приговорен к смертной казни путем отсечения головы „за воровство, и за измену, и за возмущение к бунту". В чем же состояли его уголовные деяния?
Прежде всего, с почти наивным бесстыдством гласил приговор, в том, что Ф. Л. Шакловитый много раз приезжал к Сильвестру и разговаривал с ним; при этом он, Шакловитый, умышлял убить царицу Наталию Кирилловну и короновать Софью царским венцом. Но при чем здесь Медведев, если даже в приговоре бояре не набрались наглости сказать, что он имел к этим замыслам какое-либо отношение? Медведев и Шакловитый разговаривали между собой тайно - это все, что приговор вменяет Сильвестру в вину.
Затем, к Медведеву приходили разные лица из стрельцов и рассказывали „о злых своих умыслах, и о возмущении ночного бунта, и о побиении бояр и ближних людей" - а он на них не донес! Недонесение о совершенном преступлении или подготовке к нему законно каралось по Уложению 1649 года, но из материалов дела неопровержимо вытекает, что в данном случае статья Уложения неприменима. Донести Медведев в принципе не мог не только из этических соображений. В деле четко записано, что он не донес „из страха", других версий нет, да и не могло быть, потому что доносить пришлось бы на действующее правительство. Но даже если мы игнорируем эту „тонкость", как пройти мимо того, что сам Медведев и другие свидетели утверждают: Сильвестр предупредил преступление, пресек его замысел в самом зародыше? Как ни старалась розыскная комиссия, получалось, что за этот эпизод Медведев достоин награды, а не наказания. Разумеется, если оставаться в рамках законности, что для правителей России почти всегда было необязательно.
Далее, Медведеву были приписаны слова юродивого Ивашки (передававшего сказанное человеком патриарха). Так же голословно приговор утверждал, что Сильвестр говорил на патриарха „непристойные слова", что он сам велел быть в Заиконоспасском монастыре „караулу от святейшего патриарха", „чтоб его святейшему патриарху не отдать", хотя в деле ясно записано, что непристойных слов на патриарха обвиняемый не произносил, а народ собирался у его кельи и охранял от клевретов Иоакима по своей воле: Медведев никого для этого не приглашал.
Мотивировочная часть приговора столь заметно хромала, что даже не верящим в суд потомков политиканам захотелось ее расширить. Сильвестр был обвинен в том, что, „ведая свое воровство (какое? - А. Б.), с Москвы побежал" и взял с собой других людей, „воров же и изменников". Все равно получалось неубедительно. Тогда добавили, что „вор" поддерживал злоумышленную связь с Шакловитым, причем бес попутал обвинителей указать, в чем она заключалась: Медведев передал Шакловитому, „что великого государя царя и великого князя Петра Алексеевича всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца рука высока и надобно перетерпеть". То есть Сильвестр „воровски" увещевал сторонника царевны Софьи смириться и не выступать против Петра. Сильное обвинение!
И этого показалось мало. Уже совершенно ни к селу ни к городу в конце приговора появилась фраза: „И деньги стрельцам по приказу его, Федькину, как он, Федька, ездил к гетману, давал". Что предосудительного было в этом старом событии, вполне объясненном в розыскном деле, непонятно, но фраза, завершающая приговор, хорошо подчеркивает его пустоту. Вероятно, именно таким и должен быть приговор просветителю, которого убивают, чтобы века спустя историки могли важно изречь: „Он опередил свое время" (или другую подобную банальность).
Приговор прозвучал 5 октября 1689 года, но Медведеву, в отличие от его товарищей, пришлось долго ждать смерти. Объявленный приговор не приводился в исполнение. Более того, правительство приняло экстраординарные меры к охране смертника. 10 октября царским указом для караула при заключенном в темнице Троице-Сергиева монастыря Медведеве были истребованы подполковник, два капитана и 35 стрельцов. Правительство следило, чтобы охрана постоянно менялась. 13 октября подполковник Мартемьян Сухарев (в честь которого была названа Сухарева башня в Москве, ныне снесенная) принял Медведева и еще троих колодников у подполковника Федора Айгустова, чтобы, взяв дополнительно к отряду московских стрельцов стрельцов Троицкого монастыря, „держать тех колодников в том же монастыре в тех же кельях за крепкой стражей… и смотреть за ними накрепко, чтоб они куда не ушли и дурна над собой какого не учинили". О принятии колодников в целости и сохранности следовало незамедлительно отписать царям и доложить боярину Т. Н. Стрешневу.
5 ноября 1689 года на охрану колодников в том же порядке заступил отряд подполковника Ивана Климон-това. 2 декабря ему на смену отправился стольник и полковник Василий Ельчанинов, „усиленный" капитаном Нелидовым. 2 января 1690 года в охрану был назначен капитан Галактион Охотницкий, но его чин оказался недостаточен для столь ответственного поручения, и 13 января капитану велено было сдать пост подполковнику Алексею Чичагову. 17 февраля тюремщиком стал подполковник Иван Башмаков, 20 марта - подполковник Гаврила Башев, 5 мая - подполковник Богдан Юдин, 20 июня - капитан Владимир Жаворонков, 5 августа - капитан Иван Бордадатов, 8 сентября - капитан Никифор Бородин, 13.октября - капитан Иван Пятин, 19 ноября - капитан Иван Пасынков, наконец, 29 декабря 1690 года на пост при Медведеве заступил капитан Григорий Есипов. Хотя, как мы видим, подполковники во главе охраны постепенно сменились капитанами, тюремное содержание столь опасного преступника было довольно дорогим удовольствием для правительства. Разумеется, оно шло на такие жертвы не из милосердия.
„Мудроборцы", столь упорно добивавшиеся смерти своего врага, успели-таки сообразить, что идеи Медведева опаснее его самого и что, истребив Медведева, они не погасят полыхающий в России „огнь зломысленного мудрования". Напротив, пример ученого старца, смело пошедшего на смерть, но не склонившегося перед церковной властью, мог воодушевить тех, кто вслед за ним требовал для себя „права разсуждать". Медведева надо было заставить отречься. И патриаршие умельцы принялись за дело там, где отступились светские мастера заплечных дел.
* * *
Прежде чем рассказывать о последних днях Медведева, хочу обратить внимание читателя на то, что мы более не услышим ни одного достоверно принадлежащего Сильвестру слова, не сможем использовать даже такой источник, как протоколы его допросов. В нашем распоряжении имеются исключительно сочинения врагов Медведева, пропитанные ненавистью и насквозь лживые48. Думаю, нам будет особо интересно и поучительно проследить, как в столь сложных (но, к сожалению, не уникальных) условиях правда продолжает жить и все потуги „мудроборцев" затруднить потомкам путь к исторической истине оказываются тщетными. Как голодные пауки в банке, лживые измышления пожирают друг друга, а их останки, в противность воле клеветников, позволяют по крупицам восстановить действительную картину событий.
„В то время