— Хто его знае, хто знае...
Худой человек с острым птичьим лицом, в дубленом полушубке и заячьего меха шапке сидит прямо, положив на колени большие коричневые руки в черных трещинах, и, полуприкрыв глаза, молчит — думает.
Толстая женщина на узлах между скамьями — целый ворох платков, из которых торчат красные щеки и вздернутый нос, — так и сыплет, так и сыплет, обращаясь к сморщенной смешливой старушке:
— Та вона мени каже: де же в нас куркули? Нема куркулей! А ты, кажу, сама хто? Земли в тебе, кажу, на весь хутор достанет! Вона мени каже... А я кажу...
Старушка на каждое слово кивает головой, давится от смеха и постонывает:
— Ах ты, матир святая!.. Скажи ты!..
Из-за перегородки тихий гнусавый голос плетет бесконечную унылую канитель:
— Помер Степан... Христя пожила, помучалась та и вмерла... Осталась мала дитина, года не прожила... Вси скоро повмирають, голо буде... Юхим помер...
— Переселяйся до нас, нам такие с карими очами требуются в колгоспи! Трактористкой сделаем! — кричал кто-то с верхней полки через весь вагон.
Крикуну ответили, Медведев не разобрал что, но там, в другом конце вагона, взметнулся многоголосый девичий хохот с визгом, с птичьими переливами. Крикун с обидой в голосе отозвался:
— У нас таким языки отрезают!
И пошла перепалка через весь вагон.
А колеса стучат и скрипят. Черно-белая лента все несется за обледенелым окном. И кажется Медведеву, это не сто, не тысяча — миллионы людей со всеми своими вековыми заботами и делами, вся российская деревня мчит сегодня в тесных шумных вагонах в новое, трудное, бурное завтра.
* * *
Сердюк встретил на станции с санями. Его не узнать! Шапка на затылке. Походка боевая. И носик воинственно торчит из-под очков.
— Один прибыл? Хорошо. Садись, Дмитрий Николаич. Отвезем!
Молодцевато прыгнул в сани и, тыча пальцем в широкую спину возницы в тулупе, скомандовал:
— С ветерком, друже! — Пихнув Медведева локтем, радостно добавил: — Наш человек!
«Наш человек» стеганул лошадку, и сани вылетели в снежное поле.
— Куда едем? — спросил Медведев, когда станция и поезд исчезли сзади в темноте.
— В Чаплинку! Верст пятнадцать. Часа за полтора доберемся. — И горячо зашептал в самое ухо: — Губенко сообщил, сегодня у него с Адаменкой встреча в Чаплинке. Ну, наш человек достал мне сани — и сюда. Посмотришь этого самого Адаменку, и весь их разговор услышишь. Мы тут же рядом будем, так что не беспокойся.
— А ты сам-то не боишься? — спросил Медведев, улыбаясь воинственному пылу бухгалтера.
— Чего уж! — бесшабашно воскликнул Сердюк. — Как этот святой Петр выразился: лучше погибнуть за добрые дела, чем за злые!
— И ты в евангелие ударился? — удивился Медведев.
— Так Губенко ж меня святыми этими до обмороков доводит. Как встретимся, так и заводит свою музыку... Я в школе никогда закона божьего не учил, а тут, на тебе, привелось на старости!
— Сколько же лет тебе, Семен Семенович?
— Под пятьдесят. Старик. — Вздохнул: — Я поздно женился... — Передвинув шапку на глаза, с веселым изумлением сказал: — Если б не дети, подумай, стал бы я ночами спекулянтов и бандитов ловить? Вот судьба нежданная — воистину неисповедимы пути... Тьфу, совсем из-за того агронома псалмами заговорил!
Лошадка, не сбавляя рыси, бодро везла по укатанной дороге. Над неподвижным тулупом время от времени вскидывался кнут. Снег скрипел и шуршал под полозьями, и сани заносило то одним, то другим боком. А вокруг застыла белая степь, и чудилось: совсем близко, в трех шагах за бугром, где густела ночь, обрывается дорога. Но за бугром снова оказывались все те же три шага, и еще, и еще, и так без конца.
Разговор затих разом. На них будто повеяло холодом от степи, от далеких звезд. Три человека в санях, еще недавно и не подозревавшие о существовании друг друга, движимые общим порывом, сдвинулись теснее.
* * *
Хозяин, угрюмый человек с тяжелым взглядом, молча впустил в хату, плотно притворил дверь. Губенко неподвижно сидел у стола, подперев голову рукой, тоскливо глядел на огонь керосиновой лампы. Он коротко кивнул Медведеву и тотчас снова уставился на огонь.
Хозяин также молча проводил Медведева в другую комнату. Оттуда, из-за ситцевой занавески, была видна часть первой горницы и застывший у стола Губенко. Его тонкие губы слегка шевелились, вероятно, он молился. Прошло около часа. Но вот наконец снаружи послышались быстрые шаги. Дверь стукнула. Губенко тяжело встал, отошел в сторону. В комнате зашумели, и прямо напротив Медведева, на угол стола, сел статный молодой человек. Он глянул на занавеску, отвернулся и быстро, не таясь, заговорил:
— Слышали? Наших скоро начнут раскулачивать, в Сибирь высылать. Ждать больше нельзя. Павло, тебе задача: подготовь список всего начальства в Каховке. Адреса домашние... Соображаешь? Чтоб взять всех сразу. За два дня успеешь?
— Сделаю, — вяло проговорил агроном.
— Ты готов? — повернулся Адаменко к хозяину. — Дочка не злякается?
— Все одно в Сибирь идти, — мрачно пошутил хозяин. — Вон агроном уже подавал про меня сводку.
— Не то настроение у вас! — покачал головой Адаменко. — Накажи, чтоб запасла у фельдшера побольше бинтов и ваты.
— А оттуда, — хозяин неопределенно кивнул на окно, — з закордону будет помощь?
— Без них не начнем. Оттуда приедет человек — подаст знак. Услышите, что Жорж приехал, готовьтесь. Агитацию не разводите. Подготовку надо вести тонко. Поддерживать тех, кого Москва обвиняет в правом уклоне. Соображаете? Теперь вот что. Меня ищет один человек — Брагин его фамилия. Бывший офицер. Он знает, что я от ГПУ скрываюсь. Придет сюда. — Адаменко выразительно посмотрел на хозяина. — Ликвидировать!
— О, господи! — заныл Губенко. — У тебя с ним какие-то старые счеты. Зачем же теперь, когда у нас общее дело... Кровь человеков на избраннике...
— А, прикрой ты свою звонарню! — с досадой оборвал его Адаменко. — Никакого общего дела. Мы с вами боремся за самостийну неньку Украину, а золотопогонники хотят нашими руками единую, неделимую возродить... Ликвидировать! Чуешь? Он свое выполнил. Теперь зброю и войско з закордону мы тут вместо него принимать будем. Ну, все. Ясно? Я поехал. Проверь, как там на улице...
Хозяин неторопливо прошел в сени. Агроном тихо спросил:
— Слушай, Адаменко, ты и вправду веришь, что выйдет дело?
Адаменко опустил плечи, задумчиво проговорил:
— Черт его знает... А в общем, надоело мне все это!
— Так брось... — осторожно сказал агроном.
— Нельзя. Этот, — кивнул Адаменко в сторону ушедшего хозяина, — первый меня пристрелит. Они не смирятся. Все равно драться будут за свое добро. А я слишком тесно с ними связался. И вожак им нужен, атаман... Я подошел.