Когда император Николай II путешествовал со своей семьей на яхте «Полярная звезда» в финских водах, император Вильгельм предложил присоединиться к нему на своей собственной яхте и нанести неожиданный визит. Он настаивал, чтобы о намеченном визите никому не говорили, поскольку опасался, что министр иностранных дел граф Ламздорф будет вызван из Санкт-Петербурга, чтобы присутствовать на этой встрече. Император Вильгельм прибыл на Бьёрке 23 июля с текстом договора в кармане. Он пробыл там три дня, и, когда, после завтрака на борту его яхты «Гогенцоллерн», ему оставалось всего несколько минут до отъезда, Вильгельм сумел убедить императора Николая II поставить свою подпись на этом договоре. Он также настоял, чтобы договор контрасигновали господин фон Чирски-Бёгендорф, занимающий высокий пост в германском министерстве иностранных дел (впоследствии он стал послом в Вене), и адмирал Бирилев, российский морской министр, присутствующий в тот момент на борту «Полярной звезды». Последний ничего не знал о характере документа, который ему пришлось контрасигновать. Как указывает Извольский, в момент подписания этого договора Великобритания и Россия были почти открытыми врагами, и со стороны императора было совершенно оправданно заключить договор, направленный против союзника Японии. В то же время он ни в коем случае не желал предавать интересы Франции. Он с самого начала желал узнать ее мнение прежде, чем брать на себя какие-либо обязательства, но, обладая властным характером, кайзер преодолел его сопротивление и заставил против воли подписать договор, не заручившись до того согласием Франции. Он попал в ловушку, расставленную перед ним императором Вильгельмом. Последний, представляясь нашим другом, на самом деле, как обычно вероломно, пытался сформировать коалицию, направленную против нас, коалицию, в которую он намеревался втянуть Францию, поставив ее перед угрозой российско-германского союза.
Осознав, что совершил ошибку, император Николай II по возвращении в Санкт-Петербург посоветовался с графом Ламздорфом. Последнему не составило труда убедить его величество предпринять незамедлительные шаги для аннулирования этого договора, и с этой целью в Берлине было сделано представление, что договор, не контрасигнованный министром иностранных дел России, должен считаться недействительным. Поскольку эти представления не достигли цели, император Николай II послал письмо кайзеру Вильгельму с объяснением, что реализовать положения договора не удастся, так как присоединение Франции неосуществимо. Хотя кайзер, по-видимому, не признал договор недействительным, инцидент был полностью исчерпан в 1907 году, когда Извольский, накануне встречи двух императоров в Свинемюнде, уведомил германского канцлера, что император Николай II считает договор в Бьёрке окончательно отмененным и не станет слушать никаких аргументов в пользу его возобновления.
Тот факт, что император Николай II до последней минуты поддерживал в министрах, которых собирался уволить в отставку, уверенность, что они по-прежнему пользуются у него доверием, также приводится критиками его величества как доказательство его двуличия. Давая им аудиенцию, которая должна была стать последней, он никак не показывал, что собирается с ними расстаться. Они покидали его и возвращались в свои министерства, совершенно не подозревая, что в следующие двадцать четыре часа они получат от его величества письмо с уведомлением о том, что освобождены от своих обязанностей. Большинству из нас неприятно предупреждать прислугу об увольнении, и император испытывал те же чувства. Он не был намеренно вероломным, но предпочитал изложить в письме то, что не имел морального мужества сказать им в лицо, особенно когда, как в случае с Сазоновым, он действовал под влиянием императрицы.
Его неискоренимый порок – слабость в сочетании с неуверенностью в своих силах сделала его легкой добычей плохих советчиков, которых императрица выбирала для проведения своей политики. У него было много недостатков, но обвинения в вероломстве беспочвенны. Когда я вернулся из России в начале 1918 года, его обвиняли в том, что он предал союзников, заключив сепаратный мир с Германией. Я опровергал эти позорные обвинения тогда и, я надеюсь, в настоящей работе показал, что у Англии никогда не было более преданного друга и союзника, чем император Николай II. Он был верен нам до самого конца, поскольку есть основания полагать, что, если бы он захотел выкупить свою жизнь и свободу признанием и утверждением Брест-Литовского договора, немцы спасли бы его.
Его несчастье заключалось в том, что он родился самодержцем, будучи по природе своей совсем не подходящим для этой роли. В действительности он никогда не правил Россией и, позволив правящей бюрократии пренебречь данными им в Манифесте 17 октября 1905 года обещаниями свободы слова, собраний и так далее, в значительной степени утратил доверие своего народа. Унаследованная им ноша с каждым годом его правления становилась все тяжелее. В его огромной империи 75 процентов населения было неграмотно; революционный дух 1905 года так и не был искоренен; церковь, которая после отмены Петром Великим патриаршества стала государственным департаментом, быстро теряла власть над сердцами людей из-за скандальных назначений, сделанных под влиянием Распутина; суд управлялся плохо, и почти каждая отрасль была в руках людей столь же некомпетентных, сколь и безнравственных; и в довершение всего этого – мировая война! Вся система разладилась, а он, бедный император, не был рожден для того, чтобы привести ее в порядок.
Поэтому неудивительно, что падение старого режима было встречено со вздохом облегчения, что революция распространилась из Петрограда в Москву, из Москвы в Киев и далее по всей империи. Но народ устал не столько от императора, сколько от самого режима. Как заметил один солдат в первые дни революции: «Да, у нас должна быть республика, но во главе ее должен стоять хороший царь». Император и православная церковь, главой которой он был, по-прежнему были важными символами политических и духовных пристрастий массы российских крестьян. Он был для них «батюшкой», который олицетворял в их глазах Россию и был единственным связующим звеном между крестьянами Сибири и Украины, между Кавказом и северными провинциями. И тот день, когда эта связь порвалась, стал черным днем для России, поскольку он оставил после себя пустоту, которая так и не была заполнена. Можно ли было это предотвратить? Я думаю, можно, будь он в Царском Селе, когда началась революция, или вернись он туда сразу же после ее начала. Даже в понедельник, 12 марта, он еще мог спасти положение, придя в Думу и провозгласив конституцию. Недоверие к императрице могло стать главным препятствием в решении этого вопроса, и Дума могла настаивать на раздельном проживании супругов – условии, на которое император никогда бы не согласился. А получилось, что он уехал из Ставки только в ночь на понедельник. Когда в среду он послал из Пскова телеграмму с предложением конституции, Дума уже утратила контроль над ситуацией и было уже поздно. После этого у него оставалось только два пути: либо отречься от престола, либо, даровав конституцию, обратиться за поддержкой к войскам. На фронтах разложение войск не зашло еще так далеко, как в тылу, и престиж императора был среди них по-прежнему высок. Но такое обращение, если бы оно имело успех, означало бы гражданскую войну перед лицом врага, и поэтому император предпочел отречься – решение, о котором он, по словам господина Жильяра, пожалел, когда, будучи в Тобольске, узнал, насколько деморализовала войска большевистская пропаганда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});