Когда революция смела всю структуру императорской власти и все надежды на ее восстановление были утрачены, когда император, покинутый всеми, за исключением лишь горстки преданных ему людей, вынужден был отречься и никто из его бесчисленных подданных и пальцем не пошевелил в его защиту, что мог сделать союзный посол, кроме как поддержать единственное правительство, способное бороться с подрывной деятельностью Совета и довести войну до конца? И как раз во Временном правительстве видел император единственную надежду для России, и, руководствуясь чистой и бескорыстной любовью к Отечеству, он в своем последнем приказе призвал войска повиноваться ему. Я с самого начала оказывал этому правительству поддержку, но мое положение было трудным, поскольку общество относилось ко мне с некоторым подозрением, учитывая мои прежние отношения с императорской семьей. Хью Уолпол, глава нашего бюро пропаганды, обратил мое внимание на это обстоятельство и просил, чтобы, выступая на митингах, я давал понять, что всем сердцем поддерживаю свершившуюся революцию. Я так и делал. Но если я с чувством говорил о недавно завоеванной Россией свободе, которая к тому времени уже превращалась во вседозволенность, то лишь для того, чтобы сделать более приемлемым для слушателей мой дальнейший призыв к укреплению дисциплины в армии и к тому, чтобы сражаться, а не брататься с немцами. Я думал лишь о том, чтобы Россия не вышла из войны.
Если, как утверждают мои критики, на мне действительно лежит ответственность за эту революцию, я могу лишь сказать, что я был плохо вознагражден за свои услуги, поскольку всего лишь через пару месяцев после ее победы официальный орган Совета рабочих и солдатских депутатов отказался их признать. В статье, опубликованной 26 мая 1917 года, эта газета писала: «В первые дни революции великая перемена рассматривалась многими как победа партии войны. Придерживавшиеся этой точки зрения утверждали, что русская революция вызвана интригами Англии, и британский посол назывался как один из ее вдохновителей. Однако ни по своим взглядам, ни по намерениям сэр Джордж Бьюкенен не повинен в победе свободы в России».
В отличие от других моих критиков княгиня Палей оказала мне одну услугу, за которую я ей благодарен. Я часто раздумывал, что заставило меня устроить в России революцию, и она была настолько любезна, что объяснила мне это. Император меня недолюбливал – во время последней аудиенции он принимал меня стоя, он не предложил мне стул. После такого обращения стоит ли удивляться, что я, pour assouvir mes rancunes personelles (из чувства личной злобы – фр.), решил устроить дворцовый переворот с целью посадить на трон великого князя Кирилла, и затем, посчитав это неосуществимым, я lâché (оставил – фр.) великого князя и нацелился на осуществление революции снизу? Я сам до последнего времени считал, что император относился ко мне с симпатией, несмотря на мои откровенные высказывания, но я, очевидно, ошибался. Княгиня Палей была в таких близких отношениях с его величеством, что он, несомненно, рассказывал ей, кто из послов, аккредитованных при его дворе, ему нравится, а кто – нет. Но чего княгиня Палей не знает – так это того, что, как бы ни относился ко мне император, лично я был к нему привязан, и только опасения, что возможная дворцовая революция может грозить ему гибелью, заставили меня предупредить его об опасности.
Я многое могу простить женщине, на которую обрушились такие ужасные несчастья: во время большевистской революции она потеряла мужа и сына – красивого и талантливого молодого человека. Я глубоко ей сочувствую. Но и мне выпало горе, и я не могу простить ее бестактность, когда она обвиняет мою покойную жену в том, что она sans la moindre pudeur (без малейшего стыда – фр.) отвернулась от потерпевших крушение друзей. Моя жена не отворачивалась ни от кого, кто нуждался в помощи или сочувствии. Она бы, возможно, была бы жива до сих пор, если бы с самого начала войны до последних дней тяжелой болезни не перенапрягала свои силы, оказывая помощь русским людям, к каким бы классам общества они ни принадлежали, – и раненым солдатам, и беженцам, оставшимся без средств к существованию.
Поскольку княгиня Палей приводит конкретный случай и обвиняет меня и мою жену в том, что мы отвернулись от наших бывших друзей великого князя Кирилла Владимировича и его жены, великой княгини Виктории, я расскажу, что же произошло на самом деле. Сразу после революции, в одной из первых наших бесед, Милюков высказал мне и французскому послу пожелание, чтобы мы воздержались от встреч с членами императорской семьи. Я сразу же сказал ему, что не могу выполнить его просьбу. Многие члены императорской семьи были со мной очень любезны, и теперь, когда они лишились своего положения, я не могу повернуться к ним спиной. Кроме того, я напомнил ему, что великая княгиня Виктория[86] – британская принцесса и что, если потребуется, я возьму ее под свою защиту. Так вышло, что ей это не понадобилось, поскольку великий князь Кирилл первым признал революцию и поднял красный флаг. Потом я несколько раз навещал великую княгиню Ксению и моего друга великого князя Николая Михайловича. Я, так же как и моя жена, нанес несколько визитов великой княгине Виктории, и моя жена однажды пригласила ее покататься на автомобиле. Спустя несколько недель тот факт, что я не прекратил связей с императорской семьей, стал широко известен, поскольку пресса обратила на него внимание. Мне дали понять, что либо я прекращаю эти визиты, либо должен буду уехать. Поэтому моя жена написала великой княгине письмо, объяснив ей, что для меня как для официального лица нет иного выбора, кроме как следовать пожеланиям Временного правительства. Ее высочество ответила очаровательным письмом, в котором говорилось, что она вполне это понимает и надеется, что мы когда-нибудь встретимся снова при более благоприятных обстоятельствах. Я не знаю, кто за это время посеял вражду между нами, но годом позже, в интервью, данном одному британскому журналисту в Финляндии, великий князь упрекает меня за то, что я отвернулся от него и великой княгини, что, добавляет он, было с моей стороны «трусливо и неблагодарно». Мы были тогда в Англии, и, несмотря на это несправедливое и недружественное утверждение, моя жена, узнав, что их дети недоедают, послала им несколько ящиков с продовольствием. Вся благодарность, которую она взамен получила, – расписка няни о получении посылки.
В следующем номере того же журнала княгиня Палей заявляет следующее: «Английский король, беспокоясь за своего кузена-императора и за его семью, послал их величествам через посредство Бьюкенена телеграмму с предложением выехать как можно скорее в Англию, где семья найдет спокойное и безопасное убежище. Он прибавлял далее, что германский император поклялся, что его подводные лодки не будут нападать на судно, на котором будет находиться императорская семья. Что же делает Бьюкенен по получении телеграммы, которая была приказом? Вместо того чтобы передать ее по назначению, что было его обязанностью, он отправляется советоваться с Милюковым, который советует ему оставить эту телеграмму без последствий. Самая элементарная добросовестность, особенно в „свободной стране“, состояла в том, чтобы передать телеграмму по назначению. В своей газете „Последние новости“ Милюков признался, что все это верно и что сэр Джордж Бьюкенен сделал это по его просьбе и из уважения к Временному правительству».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});