Читать интересную книгу Книга судьбы - Паринуш Сание

– Нет! – ответил он. – Честно говоря, я не могу ни принять, ни даже понять некоторые их действия.

– Например?

– То, что они присоединились к иракской армии и вместе с ней напали на Иран, сражались против иранских солдат. Что было бы, если б я остался с ними и на поле боя сошелся бы с Масудом? Мне до сих пор снится такой кошмар, и я просыпаюсь от него среди ночи.

– Слава Аллаху, ты образумился! – обрадовалась я.

– Ну, не вполне. Я все чаще думаю об отце. Ведь он был великий человек, ты согласна? Мы вправе им гордиться. Здесь многие разделяют его убеждения. И мне рассказывают о нем такое, чего я никогда не знал. Эти люди хотели бы встретиться с тобой, послушать твои воспоминания.

Я настороженно глянула на него. Старая рана так и не зажила. Мне бы не хотелось разрушать сложившийся у Сиамака идеальный образ отца, лишать его права гордиться героем, но сама эта потребность в идеале и зависимость от него казалась мне признаком недостаточной зрелости.

– Послушай, Сиамак, мне этот пафос не по душе, – сказала я. – Ты ведь знаешь, что я не разделяла убеждений твоего отца. Он был добрый, порядочный человек, но и у него были свои изъяны и ошибки. Самое худшее – его предвзятость. И в его глазах, и в глазах тех, кто разделял его мировоззрение, мир был разделен надвое: каждый человек считался либо сторонником, либо противником, и у противников заведомо не могло быть ничего хорошего. Даже в искусстве истинным художником считался лишь тот, кто разделял их точку зрения, все остальные – идиоты. Когда я говорила, что мне нравится такой-то певец или стихи такого-то поэта, твой отец отвечал, что этот певец или поэт поддерживает шаха или что он антикоммунист, а потому его творчество – мусор. Он добивался, чтобы я почувствовала себя виноватой: как это мне могли понравиться эти стихи или песня!

У них не было своего мнения, личных предпочтений. Помнишь тот день, когда умер аятолла Талегани? Наши соседи, господин и госпожа Дехгани, члены левой фракции, то и дело заходили к нам и звонили своим “соратникам” выяснять, как им следует себя вести. Незадолго до смерти аятолла высказался против курдских повстанцев, и теперь они не знали, как реагировать на его смерть. Они целый день разыскивали лидеров своей группировки, спросить, надо ли скорбеть об этой смерти. Наконец пришло распоряжение: аятолла был защитником народа, его смерть подобает оплакать. Госпожа Дехгани тут же разразилась слезами и побежала надевать траур. Ты это помнишь?

– Нет! – сказал Сиамак.

– А я помню. И я хочу, чтобы ты полагался на собственные мысли и убеждения, чтобы ты судил, что хорошо и что плохо, основываясь на чтении, знании – чтобы ты сам делал выводы и принимал решения. Идеология – это ловушка, она сужает представления о жизни, стесняет мысль, порождает предрассудки и стереотипы. В конце концов человек превращается даже не в плоского, а в одномерного фанатика. И я готова все это высказать твоим знакомым – и перечислить им все ошибки и твоего отца, и твои!

– Как ты можешь, мама! – рассердился Сиамак. – Мы должны беречь его память. Он – герой!

– Устала я от героев! – сказала я. – И воспоминания у меня остались такие печальные, что я не хотела бы их ворошить. И тебе следовало бы забыть прошлое и подумать о будущем. У тебя впереди вся жизнь, к чему застревать в прошлом?

Не знаю, в какой мере Сиамак согласился со мной – возможно, мои слова не произвели на него никакого впечатления, – но больше ни у него, ни у меня не появлялось желания поговорить о политике.

Я расспрашивала Сиамака о Парванэ и ее детях, стараясь вызнать таившееся в его сердце чувство, и наконец он открылся мне.

– Лайла очень умна, и у нее доброе сердце! – восхищался он. – Она изучает менеджмент. В этом году получит диплом и начнет работать.

– Ты влюблен? – напрямую спросила я.

– Да! Как ты узнала?

Я рассмеялась и ответила:

– Догадалась еще в аэропорту. Матери такое быстро угадывают.

– Мы хотим отпраздновать помолвку, но существуют препятствия.

– Какие препятствия?

– Ее родители. Конечно, тетя Парванэ замечательная, она мне почти заменила мать, я знаю, она меня любит. Но в этом вопросе она принимает сторону мужа.

– А что говорит Хосров?

– Его не поймешь. Он против, он предъявляет нам какие-то нелепые требования и условия. Он все еще думает, как в Иране – сто лет тому назад. Словно и не учился здесь и не жил столько лет.

– И что же он говорит? – повторила я.

– Мы заикнулись о помолвке, а он ответил: “Нет, не позволю!”

– Вот как? Ничего, я с ними поговорю и выясню, в чем тут дело.

Парванэ, как оказалось, нисколько не возражала. Напротив, она была рада, что Сиамак и Лайла полюбили друг друга.

– Сиамак мне все равно что сын, – рассуждала она. – Он иранец, он говорит на родном языке, мы прекрасно понимаем друг друга. Чего я боюсь, так это зятя или невестки из немцев – какие у меня с ними могут быть отношения? А о Сиамаке я знаю все, знаю даже его предков. Он умен, хорошо учился и сейчас успешно работает, у него впереди блестящее будущее. И самое главное – дети любят друг друга.

– Так в чем же дело? – удивилась я. – Я так поняла, что Хосров придерживается иного мнения.

– Вот именно. Беда в том, что мы с детьми мыслим по-разному: мы остались иранцами и некоторые вещи кажутся нам неприемлемыми, но дети выросли на Западе и не понимают нас. Видишь ли, эти двое настаивают на долгой помолвке.

– И что ж тут такого, Парванэ? Если год подождут со свадьбой, что случится? Даже в Иране это теперь вполне в обычае. Пусть получше узнают друг друга, пусть скопят денег, прежде чем вступить в брак – да и, возможно, они считают нужным предоставить друг другу время на окончательное решение.

– Как же ты наивна! – воскликнула она. – Ты хоть понимаешь, что это значит? Для них долгая помолвка – все равно что неофициальная свадьба. Как многие нынешние молодые люди, они хотят попросту жить вместе. А свадьбу они “отложат” не на год, а лет на пять, и потом только подумают, хотят ли всегда быть вместе. И если да, тут-то и зарегистрируют брак, а в противном случае расстанутся и все. А если за это время появится ребенок, это, по их мнению, тоже ничего: расстанутся, решат, кому воспитывать!

Я сама почувствовала, как глаза у меня вытаращились от изумления:

– Нет! – возмутилась я. – Не может быть, чтобы они такое подразумевали под долгой помолвкой.

– Увы, моя дорогая, именно это. Не проходит дня, чтобы Лайла и Хосров не заспорили об этом. Но тут Хосров никогда не уступит. И вряд ли ты можешь от него требовать…

– Нет, конечно! – в ужасе ответила я. – Как они смеют? Знали бы об этом Махмуд и все прочие! Теперь-то я понимаю, почему Хосров-хан встретил меня так неприветливо! Бедняга! Но Сиамак – вот уж удивил! Неужто он совсем забыл свои корни, совсем онемечился? В Иране разговор между юношей и девушкой до сих пор может стать причиной кровопролития, а этот господин желает жить с дочерью почтенного человека пять лет и не жениться? Подумать только!

В ту ночь мы сидели и говорили до утра. Сиамак и Лайла твердили о том, как важно узнать друг друга прежде, чем вступать в брак, и как мало значит какой-то кусок бумаги, а мы, родители, говорили, как важна семья, почему нужен официальный брак, как дороги узы родства и ценно взаимное уважение. Наконец мы пришли к компромиссу: ради нас дети пройдут через “нелепый и ненужный” обряд бракосочетания, а если когда-нибудь сочтут, что больше друг другу не подходят, тогда пусть аннулируют этот кусок бумаги и получат развод. Мы также решили, что свадьба состоится, пока я в Германии, как только они обустроят дом и будут готовы начать совместную жизнь.

– Премного вам благодарен! – сказал Хосров. – Вы себе не представляете, какой груз вы сняли с моих плеч.

– Воистину странный мир! – повторила я. – Ко многому я тут никак не могу привыкнуть.

Итак, эта прекрасная, счастливая поездка увенчалась для меня свадьбой Лайлы и Сиамака. Я была счастлива обрести такую невестку – умную, добрую, красивую, и к тому же дочку Парванэ. Мне было так хорошо, что не хотелось возвращаться домой. Прекрасные воспоминания о тех днях останутся со мной навсегда. И лучшие сувениры из Германии – фотографии, украсившие все стены, полки и столы в моем тегеранском доме.

Счастливые годы бегут быстро. Глазом не успела моргнуть – а Ширин уже заканчивает школу, Масуд – университет. Он с головой ушел в написание диплома, увеличилась и нагрузка на работе. Но молчаливым он сделался не поэтому – я чувствовала, что он хочет о чем-то со мной поговорить и все не решается. Это меня удивляло: мы всегда были откровенны и хорошо понимали друг друга. Тем не менее я не стала его подгонять, пусть сам выберет время. И наконец однажды вечером, когда Ширин ушла на день рождения к подружке, Масуд подсел ко мне и спросил:

– Мама, ты бы очень огорчилась, если бы я решил оставить тебя и Ширин и поселиться отдельно?