пластмассовые футляры.
— Ехать в таком виде немыслимо! Что люди подумают! А мы очистим все до капельки!
Волоски щетки сразу намокли, слиплись и только размазывали грязь…
Старик, засмущавшись, порывался уклониться: видимо, его одежды щетка не касалась давно.
— Ты, девушка, обо мне печешься, ровно я какая франтиха! — Старику, в конце концов, удалось схватить Наду за руки и высвободиться. — Грязь, как высохнет, я сам соскоблю…
Нада не смогла удержаться от смеха.
По шоссе неспешно катила груженая «татра» с прицепом. Водитель, заметив девушку, нажал на клаксон. За «татрой» тянулась вереница легковушек…
— Мне пора, вот! — Рангел различил просьбу в голосе старика. — Пора мне. Тоже выдумали — авария. Стоим тут курам на смех. Шоферы уже сигналят…
Но Нада его не пускала: хотела окончательно удостовериться, что все нормально. Они стояли на обочине без малого час. А когда старик двинулся в путь — толкая велосипед напрямик, через размякшую пахоту, к огонькам раскинутого напротив села, — Нада, легонько коснувшись руки Рангела, поцеловала его в щеку.
— Я вдруг представила, что ты не остановишься!
— Глупости! — грубо отрезал он, испытывая жгучий стыд: ведь она не знала!
Не знала, что он сбежал, сбежал в мгновение ока, укрылся в темноте автостоянки у ресторана, откуда доносилась спокойная музыка.
Не знала, что видел ее глаза — огромные, полные презрения.
Не знала, что слышал ее голос: «Трус, ты грязный трус!»
Не знала и еще одного — того, в чем Рангел мог признаться одному себе: он не был уверен, что остановился бы, не будь рядом в тот вечер девушки.
Он не был уверен…
* * *
Бармен заметил, что рюмка Маэстро пуста. Принес еще одну — тоже с кружком лимона. Сменил пепельницу — парень изрядно курил.
— Ваше здоровье, Маэстро!
— Ваше здоровье!
— Две по сто водки! — обратился к бармену парень. — И две соды.
— У нас самообслуживание, — забрал пустую рюмку бармен.
— Самообслуживание, значит! — задиристо начал парень. — А его почему вы обслужили сами?
— Он слепой! Неужели не поняли?
Парень вздрогнул, девушка, ойкнув, прикрыла ладошкой рот, побледнела. Она еще не знает, что беременна.
— Ничего, ничего. — Маэстро неловко. — С очками не похоже…
— Извините нас! — пришел в себя парень. — Правда, вы вообще не похожи…
Маэстро кивнул.
Вздрогнула и Нада, но постепенно ею овладело странное умиротворение — стало легко, свободно. «Господи, какая ты зеленая!»
Ничего невозможного нет…
* * *
Когда поздним вечером в баре зажгли свет, в углу, у столика на двоих, блеснуло глубоко в щели ребрышко монетки. Двушки, из тех, что бросают в телефоны-автоматы.
Ее никто не заметил, покрытую зеленой патиной двушку…
Маэстро этого не знал. Он знал лишь, что идут парень и девушка по городу. И он с ними не знаком. Но будет ждать за столиком для троих…
Перевела Марина Шилина.
Здравка Евтимова
ХИТРАЯ
Я очень хитрая. Не могу не схитрить. «Добрый день» не скажу без пользы. Так меня мама научила. И сейчас хитрю. В селе все знают, кто такой Колин. Черный Колин — сын Горана. А Горана знают не только в нашем АПК, но во всем округе. Большой человек Горан. А если поглядеть, увидишь: вся родня Горана в начальниках и крепко держится за свои места. Колин тоже человек с положением. Агроном. Мне все это ясно, как дважды два — четыре, очень даже ясно. А наша родня — все одного поля ягоды. Никто выше другого не стал. Вроде бы и не дураки, но на язык остры, где бы и промолчать, а им неймется. Потому и росту нету. Мама, правда, вышла в люди — начальник склада. Она меня и учила с малолетства держать язык за зубами. Как что, так за ухо… Я уж умею где надо помолчать. Мама задумала сделать из меня человека. Подождите, еще позавидуете мне, посудачите — вон, мол, откуда вылезла, каким человеком стала!
Одной мне не справиться с этой задачей. Это мне понятно, как дважды два — четыре. Потому я и выбрала Колина, сына Горана, не последнего человека в нашем АПК, агронома. В Софии в институте учился, но, если по совести, не очень то заметно. Мой двоюродный брат, тот, что шофер, никогда мимо знакомого не проедет, подвезет, а то еще и в корчму пригласит. А Колин проходит мимо людей — все равно что мимо столбов телеграфных, головы не повернет. За это я его очень не люблю, но оправдываю. Человек в столице учился, голова наукой набита, что же, он рассядется с нашей деревенщиной время терять?! Они и так благодарны ему, что вернулся хозяйство по-новому вести. За то, что он вернулся в село, я многое ему прощаю. Где бы мне его увидать?.. Теперь по одной дорожке ходим, а я все ему навстречу норовлю. Сколько девчонок вокруг него вертятся… Он еще неженатый, если женится на мне, отцу его куда деваться — поставит меня секретаршей!
А это вам не в поле торчать с утра до ночи, где солнце печет, ветер сушит, да еще и дождь поливает. А дома — куры, осел… все на моих руках, да мало ли по дому работы! Потому я и не на заводе, завод от нас далеко, времени на домашнюю работу не останется. Вот и работаю в женской бригаде; одна я из девчат осталась, все подались на завод да на фабрики, кто где пристроился. А женщины в бригаде немолодые, «не отпустим, говорят, тебя никуда, ты наша опора…».
Послушаю, что они скажут, когда выйду замуж за Колина. Сразу же уйду из бригады. А может быть, он меня в Софию повезет. А что мне бояться Софии?.. Трамваи ходят, да народу побольше, толкают друг дружку, пройти негде. Была я в Софии на экскурсии, понравилось мне, магазинов много, не как у нас — в одной лавке сахар, мясо, обувка… Поначалу Колин не обращал на меня внимания. Я очень обижалась. В Софии он нагляделся на женщин — каких там только нет… А я что, деревенская, да еще от солнца веснушки выскакивают на лице, платья все повыгорели, не пойду же я на работу в праздничном. Конечно, мне за софиянками не угнаться, это я знаю, как дважды два — четыре. Но я и то знаю, что грамма жиринки на мне нету, как вербовая веточка, — на работе никто за мной не угонится. Любую софиянку за пояс заткну. Тут уж они за мной не сравнятся. Да и статная я, складная, тут им тоже до меня далеко.
Поначалу я старалась ходить мимо Колиного дома, платье