— Может я и варвар, но мясо на открытом огне — гораздо вкуснее. Оно… приобретает привкус природы. Угли оставляют на нём свой неповторимый вкусовой отпечаток.
— То есть ты предлагаешь… — поперхнулась Старшая. — Жарить мясо в огне?! Но мы не хотим горелого мяса. Мы хотим жареного мяса.
— Я даже представить боюсь, как вы собираетесь выживать в дикой природе… — растерянно протянул я.
— Нормально будем, — обрубила одна из метиллий стаи. — Я могу охотиться и хоть сырым питаться. Вопрос: зачем?
— Так вкуснее и… интересней, — мне оставалось только плечами пожать в ответ.
— Ты знаешь, милый, а ведь в этом что-то есть… — заметила Кикки, почему-то разглядывая собственные когти.
И тут меня осенило — она намекает на использование когтей не по назначению! То есть совсем не по назначению. Даже не для точечного массажа, а в качестве… шампуров! Вот это острота мысли! Сходу додумала! Я с немым восхищением уставился на звёздную.
— Девочка, ты просто поразительная выдумщица…
— Я хочу есть мясо… с твоих когтей! — жёстко обрубила кошка.
Что тут началось! Выяснилось, что все без исключения валькирии тоже так хотят. И орденка хочет — эта даже больше остальных. Впервые на моей памяти кошки предъявили мне ультиматум, и отнюдь не в сексе. Но даже без ультиматума мне хватило задора оценить перспективы. Весьма и весьма волнительные, скажу я вам!
— Я тоже хочу есть с твоих когтей, кошка, — и, не дожидаясь ответа ошарашенной предложением любовницы, приступил к жарке.
На это диво слетелись посмотреть все валькирии. Монструозная конструкция из докосмической эры была забыта. Нет, её тоже снарядили, но бросили без присмотра, что, как я узнал позже, было событием невиданным: обычно девочки едва ли не молились на аппарат, ходили вокруг и облизывались в предвкушении… Благо, особого присмотра за шашлычницей и не требовалось, автоматика могла справиться с задачей ничуть не хуже человека, тонко реагируя на целую кучу параметров жарящегося мяса.
У меня тут же нашлась масса советчиц, одна другой краше. Кошки ведь так и щеголяли обнажёнными, и плотно сбитая группка республиканок будоражила воображение куда больше какого-то там мяса… Пробу снимали по очереди, каждая со своего лезвия. Десять кошек — десять лезвий, очень удобно! Только залётная орденка выпадала, но валькирии не растерялись и зарезервировали один коготь для представительниц Ордена. Пришлось Рикки из солидарности потесниться… Остальные отдавать своё в чужие зубы не спешили. Валькирии вообще превратили поедание мяса с моих когтей в целый ритуал, действующий ничуть не менее возбуждающе, чем близость самих разгорячённых кошек. Наевшись, девочки вдруг обнаружили, что единственный мужчина остался голодным. Как-то я не подумал примазаться, не о том мысли были. Однако предложение отведать мяса «от республиканской автоматики» встретил гордым отказом. Пришлось Кикки выполнять свою часть сделки.
Шоу с участием кошачьих «лапок» оказалось одуряюще пряным. Я просто не смог остаться в стороне и подставить под огонь милые сердцу ладони очаровательной любовницы. Когти хотя и металлические, но основание-то у них вполне живое. Звёздная упёрлась наотрез, никакая помощь ей не требовалась. Пришлось уговаривать. В конце концов мы расположились возле огня вместе: я — на корточках, а эта чертовка — у меня на коленях. Тонкие сильные запястья оказались в заботливых объятьях моих ладоней, укутанных полями, а дальше к россыпи углей уходили импровизированные шампуры когтей. Со стороны картина казалась настолько трогательной, что ни одна кошка не смогла пройти мимо. Зубоскалили, поздравляли, целовали — меня, разумеется. Время за пересудами и лёгкими играми пролетело незаметно, пришло время снимать пробу.
— Я тоже хочу, — вклинилась снежка.
— Ты же её только что судила! — хмыкнул я.
— Судила?..
— А теперь хочешь есть… с девичьих пальчиков?!.
Новые рулады смеха грянули под сенью листвы. Ставшая было совсем кислой мина Лизили вновь приобрела хитрющий вид: девочка шутку оценила. Так мы и ужинали, и лишь те, кто не насытился мясом на натуральном огне, отправились догоняться к шашлычнице. Но весь ореол таинственности с аппарата уже спал, он больше не казался девочками символом возвращения к первоистокам.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Насытившись, валькирии разлеглись на земле. Так сказать, переваривать пищу. Основной точкой притяжения оставались по-прежнему мы с костром. В смысле, девочки разлеглись вокруг костра, но так, чтобы доставать до меня какой-нибудь частью своих тел. Должно быть, чем-то это напоминало натуральную кошачью семью, отдыхающую после загона дичи и сытного обеда. Правда, валялись кошки отнюдь не на голой земле, они подстелили под лежбище что-то синтетическое, почти невесомое, создающее ощущение мягкости. Я это очень хорошо прочувствовал — после спаррингов меня всё-таки раздели, голого торса для возврата к первоистокам стало недостаточно.
Едва все улеглись, вскинулась Рикки, мечница стаи:
— Ты знаешь, Кошак, мне после всего случившегося мучительно стыдно за нашу первую встречу. Как я могла тогда поддаться на увещевания звёздной — ума не приложу! И вот ты снова появляешься в моей жизни… Я много месяцев работала, пыталась привести эту кошку в порядок, а ты — раз! — и за несколько дней решил то, над чем безуспешно билась опытная мечница. Ты даже не представляешь, насколько важен для меня твой поступок! Я ведь уже давно часть стаи, воспринимаю её чаяния и проблемы как свои…
Орденка замолчала и этим поспешила воспользоваться одна из метиллий стаи.
— Работа, чаяния, поступки — всё это важно, кто бы спорил. Но здесь и сейчас всё это тлен. Кошак вступился за сестру, когда её уже приговорили. Снял с нашей стаи давящий груз круговой поруки. Вправил этой упрямой вертихвостке мозги. Он — настоящий боевой брат! Плевать, что мечник! Плевать, что мужчина! Только брат вывернется наизнанку, но сделает. Настоящий брат. Поэтому знай, Кошак: мы все, вся стая, всегда откликнемся на твой зов. Что бы ни случилось, в любом деле ты всегда сможешь на нас положиться. Как Тина встала в своё время, так и мы встанем, — слова про Смерть прозвучали особенно веско. Если до того можно было списать кошачью тираду на эмоциональность ситуации, то упоминание Тины стало жирным знаком препинания, указывающим на глубину и выстраданность слов валькирии. — И даже если кто-то из нас поляжет на передовой, остальные передадут этот завет молодым сёстрам. А сейчас… я буду петь. Для тебя, Кошак!
И она действительно запела! Сильно, красиво, возможно недостаточно женственно — ну так и песня была отнюдь не лирикой. Это был гимн красоте космоса, его манящей неизведанности, его невероятной эстетической притягательности. На Земле есть песня о тоске космонавтов по родной планете, смысл же этой баллады был прямопротивоположным, можно сказать, вывернутым наизнанку. Бескрайняя глубина, в которую тянуло провалиться; звёздный ковёр, на котором хотелось нежиться в полном умиротворении; манящее тепло далёких звёзд, желающее отдать себя человеку; изнывающие, тоскующие по жизни планеты — вот самые яркие аллегории песни. В ней, как ни в чём другом, проявилась сама суть повёрнутой на Экспансии ветви, причём повёрнутой с самых своих первых, неуверенных ещё шагов по бескрайним просторам вселенной. Они стремились туда, это стало смыслом их жизни, единственным горячечным желанием. Стоит ли удивляться, что метиллии добились своего, сделали космос человеческим? Очеловечили его, окосмили себя — это был взаимный процесс. Метиллии не мыслили себя без Экспансии.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
В песне звучало и то, что несло в себе зёрна будущей Эпохальной Революции — здесь жила тяга ветви не просто в космос, но к слиянию с космосом, к приспособлению себя к явно враждебным, смертельным условиям его бытия. Можно сказать, метиллии стремились слиться с ним в единое целое — как сторонники дикой природы пытаются слиться в единое целое с природой. Древняя песня древнейшей человеческой ветви стала лакмусовой бумажкой этого рода, кристально чётко высветила саму суть его предназначения, суть его «дао», его путь. Это было просто нереально сильно.