Гражданская война в Испании затрагивает его глубже, чем любое другое событие в мире. Быть может, он более или менее сознательно хотел отождествить себя с чем-нибудь более великим, чем муки его собственного творчества, быть может, он искал какой-то общности, давно уже утерянной?
В течение всех тех лет, что он прожил с Дорой Маар, он не раз и не два жаловался ей на свое крайнее одиночество, это проклятие творца.
Реакция испанского народа на происходящее в стране, его ожесточенные усилия в борьбе за свободу разбудили в нем чувство солидарности и разорвали круг его одиночества. «Не сами по себе события, происходящие в Испании, пробудили Пикассо, — пишет Гертруда Стайн, — но тог факт, что происходили они именно в Испании; ведь он потерял Испанию, и вдруг оказывается, что она не потеряна, она существует; тот факт, что она существует, и пробудил Пикассо, он осознал, что также продолжает существовать… Пикассо снова взялся за работу, он вновь заговорил на том языке, который был ему знаком с детства, на языке красок».
Однако в тот момент, когда война в Испании только начинается, вряд ли кто-нибудь понимает, чем она обернется для всего мира. Пикассо же весь отдается своей новой страсти. Измученный бесконечными претензиями жены, своей привязанностью к Мари-Терез, он воспринимает появление Доры Маар с облегчением, хотя на первый взгляд эго знакомство должно было все усложнить еще больше. Однако оказалось, что это выход из тупика. Дора Маар не торгуется и ничего не требует. Однако, поскольку она живет с родителями, она должна рано возвращаться домой. Когда она уходит из квартиры на улице Ля Боэси, Пикассо выходит на балкон с лампой в руке, освещающей выход на улицу. И этот огонь, огонь новой страсти, оставит однажды свой след в ночи, опустившейся на «Гернику».
В середине августа Пикассо уезжает из Парижа, он стремится на юг, к южному солнцу. Он останавливается в горной деревушке Мужен, в получасе езды от Каина. Дора Маар гостит у друзей в Сен-Тропе. И Пикассо забирает ее к себе, его любовное нетерпение не может уже обходиться без ее присутствия. Весь Мужен, вплоть до гостиничного ресторана (гостиница называется «Широкий горизонт») заполнен жуткой живописью, все это творения местного полицейского, бесконечно забавляющие Пикассо. В этой гостинице Дора Маар обнаружит двух девушек (одна работает горничной, а другая — кухаркой), которых они увезут с собой в Париж, причем одна из них, Инес, так и останется служить у Пикассо, став одним из редких постоянных элементов в его повседневной жизни.
С этого момента на каждый свой день рождения Инес получала от Пикассо в подарок свой портрет, написанный в реалистической манере.
Страсть Пикассо — и это типично для его вечно молодых чувств — плохо переносит секретность. «Я ведь не путешествую инкогнито», — пишет он Са-бартесу. Прекрасное лицо Доры Маар вскоре начинает доминировать — и так будет долгие годы — в его искусстве. Один из первых ее портретов (коллекция мадам Кутолли, Париж) изображает ее еще с очень короткой стрижкой, как при их первой встрече, но уже с фальшивой косой, закрученной вокруг головы (по просьбе Пикассо Дора отпускала волосы). Она подперла голову рукой — прекрасные руки Доры Маар очень волнуют Пикассо, — а на ее лице огромное место занимают глаза, пристальный их взгляд одновременно и отдается и прячется.
В этих многочисленных изображениях Пикассо ищет решения загадки этой страсти, такой полной и все же беспокойной. Чтобы по-настоящему ввести Дору в свою жизнь, Пикассо снова предпринимает великое паломничество по своей жизни, по всем этапам своего творчества. Дора Маар увидит чудовищ, порожденных его воображением. На средиземноморских пляжах снова появляются деревянные фигуры. «Девушки с корабликом» (коллекция мадам Марик Каллери) были написаны в феврале 1937 года: деревянные рейки и шары, клюшки для гольфа вместо голов. В том же стиле написаны «Обнаженная купальщица», состоящая как будто из плохо подогнанных друг к другу деревянных деталей, с маленькой шаровидной головой, с едва намеченными чертами лица, цвет тела — приглушенная охра на фоне ярко-синего моря; такова «Женщина, сидящая с книгой», которая, благодаря найденной Пикассо неподвижности соединения различных плоскостей, становится похожей на монумент.
Но после этого экскурса в прошлое Пикассо хочется запечатлеть черты Доры Маар в той новой манере, на которую она его вдохновляет. И он снова ищет — и находит — новую манеру выражения. Его живо интересует профессия фотографа, с ней он еще никогда не соприкасался. Он вспоминает об опытах Коро, покрывавшего стеклянные пластины желатином. И он просит Дору Маар обучить его обращаться с камерой. Ему пришло в голову, что можно скомбинировать фотографию с гравюрой на стекле. И вот появляется голова Доры Маар, освещенная сзади; в затененной ее части один глаз выделяется резким световым пятном. На другой его фотогравюре лицо Доры Маар нарисовано тонкой кисточкой на фоне сфотографированной тюлевой занавески, еще на одной — мантилья из тюля накладывается на лицо-Но это еще не все: Дора Маар вдохновляет его на новый взгляд на реальность, во всех, или почти во всех ее портретах отчетливо ощущается настойчивое ее присутствие, живость ее ума.
В январе 1937 года Пикассо еще раз пишет портрет Мари-Терез Вальтер, сидящей в кресле, в шляпе, но платье ее расстегнуто на груди, цвет ее кожи и волос передается бледно-зеленым оттенком. Одно обстоятельство может удивить: Пикассо пишет Мари-Терез в голубом корсаже, принадлежащем Доре Маар, а затем еще в платье в разноцветную полоску, в этих полосках видна вся его тогдашняя палитра: желтый, зеленый, темно-фиолетовый, синий и бежевый цвета, которые придают картине декоративный характер.
К Пикассо вернулась потребность работать, вернулась внезапно, вместе с новой возможностью излить свою страсть, вместе с гневом и тоской, которые он испытывает, следя за развитием событий в Испании. Все те, кого интересуют события по ту сторону Пиренеев, вдруг осознают, что это тесно связано с их собственной судьбой, с их будущим, с их творчеством. В этом безразличном мире, пропитанном «политическим реализмом», в мире эгоизма, закамуфлированного под национальную мудрость, эта неравная борьба испанского народа, без оружия, без поддержки, пробуждает вдруг сочувствие, живой отклик, страстное участие. В англосаксонском мире, чья официальная политика запрещает оказывать какую бы то ни было помощь республиканцам, поднимается вдруг волнение, которого это общество не знало со времен лорда Байрона, отправившегося поддержать обреченную на поражение войну за независимость в Греции
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});