Я отвожу глаза, даря Марку иллюзию превосходства.
— Пап, ты бы не пожалел денег ради моего счастья? — спрашиваю очень кротко.
Папочка изучает меня внимательно несколько секунд, а затем улыбается и картинно разводит руки.
— О чём речь, Лали, твоё счастье для меня бесценно!
— Тогда, возможно, ты согласишься отсыпать немного Марку, потому что он считает, что без твоего бабла я на хрен никому не нужна.
Я тяжело вздыхаю и делаю паузу. Папе, как никому другому, известно, что это не мой лексикон. А мне не нужно ничего доказывать. На лице Марка неподдельное удивление, а папина скучающая полу-улыбка действует на него ободряюще. Поэтому, издав короткий смешок, Львович обращается ко мне:
— Ева, а это что сейчас было?
— Марик, а это шанс, о котором ты просил. Ты ведь сам сказал сегодня Ангелине, что такая анорексичная тварюшка, как я, должна платить за право быть с тобой. Мой папочка готов тебе заплатить.
Покер фейс с Марка осыпался раньше, чем я вскрыла свой Флэш Рояль.
— Да что за бред вообще? — он повысил голос и теперь озирался, ища поддержки у присутствующих.
Ангелина, находясь в пограничном состоянии между обмороком и истерикой, скрестила руки на груди и жадно ловила ртом воздух.
— Успокойся, мой ангел, — ласково сказал ей папа, протягивая стакан с минералкой. — Попей водички.
— Ах, как же мне нравятся предприимчивые парни, — восхитилась Диана. — Марк, а какова цена вопроса? Вдруг я заплачу больше. Такая экзотическая тварюшка, как я, Вам не подойдёт?
— Не, вы серьёзно, что ли? Обиженная девочка сейчас скажет, что её изнасиловали, и вы тоже поверите? — не унимается Марк, но его никто не слушает.
Папа молча кивает Васе и ту словно сквозняком выдувает из столовой.
— Лали, иди к себе, малышка, о цене мы тут сами договоримся. Обещаю, что не стану торговаться, — папочка подходит ко мне и целует меня в макушку.
— Почему к себе? — спрашиваю почти шёпотом. — Я ещё не сказала самого главного! Они хотят тебе навредить.
Папа удивлённо заламывает бровь, будто злые замыслы против него — это что-то невероятное.
— Ангелина, — рявкаю я и от неожиданности она бьётся зубами о стакан. — Ты умоляла Марка, чтобы ЕГО не трогали? О ком речь?
Она понимает не сразу, и мне приходится повторять почти дословно то, что смогла услышать и запомнить.
— Нет-нет! — до неё, наконец, доходит. — Это Богдан! Мой Богдан… Я очень боюсь за него!
Конечно, я рада, что папа этим вражинам не по зубам, но немного обидно, что Львовна боится не за папу. И становится ещё обиднее, когда папа произносит снова:
— Иди к себе, Лали. Обещаю, что мы во всём разберёмся.
Я больше не спорю и не заставляю его повторять снова. Не хочу выглядеть маленькой капризной девочкой. Меня хватает даже на гордую осанку и пожелание «Доброй ночи», после чего я покидаю столовую и отправляюсь на второй этаж. И только у себя в комнате я позволяю себе разреветься.
Уткнувшись в подушку, я плачу навзрыд очень долго и никак не могу успокоиться. Лишь сейчас понимаю, в каком сумасшедшем напряжении я находилась весь день. И пара Пальцев — это такая мелочь в сравнении с тем, что меня бросил Ромка.
Я ещё долго выплакиваю свою боль. Теперь я плачу беззвучно, и даже хочу остановиться, но слёзы текут сами. Наверное, их скопилось слишком много. В моей груди, там, где так восторженно трепетало, а потом так остро болело, сейчас образовалась огромная дыра. Пустоту не выразить эмоциями — она пустая.
Я беру в руки телефон. Знаю, что услышу из динамика, но с упрямым упорством набираю снова и снова.
«Телефон абонента выключен или…»
Что ж, ты не в первый раз отказался от меня. Сейчас ты осознанно сделал свой выбор.
И всё же я загадала…
И снова нахожу в телефонной книге нужный номер.
Бесконечные длинные гудки.
И снова гудки… и снова…
На улице тихо шуршит дождь и луна необычно яркая. И сейчас она не единственный источник света в чёрном небе… Очень редкое явление — словно мостик к моей надежде… После слёз тоже бывает радуга. И сейчас это лунная радуга. Это знак…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ева? Алло, Ева…
— Мам, я очень соскучилась… так хочу к тебе!..
82. Евлалия
Париж
Июль (спустя десять дней)
Никогда раньше я не ела фуа-гра. И сейчас начинать не стоило. И если опустить тот факт, что мне претит варварский способ производства сырья для этого деликатеса, то ещё остаётся моя давняя антипатия к печени домашней птицы. Зато белое охлаждённое вино мне очень понравилось. Сотерн с нотками абрикоса и цитруса оставляет изумительное послевкусие, так сочетающееся с моим настроением.
С просторной террасы шикарного ресторана, расположенного на крыше театра Елисейских полей, моему взору открывается потрясающий панорамный вид Парижа и грациозная элегантная Эйфелева башня на фоне чистого лазурного неба.
И я, изящная и утончённая барышня, в лёгком горчично-жёлтом платье, поигрываю золотистым напитком в бокале и чувствую себя свободной и очень красивой. Мне нравится ловить на себе заинтересованные взгляды мужчин и оставаться спокойной к их вниманию. И только взгляд любимых штормовых глаз способен заставить моё сердце биться часто-часто. Таких далёких от меня глаз…
Ты не сможешь забыть меня, Ромка, ведь никто и никогда не будет любить тебя так, как я. А я подожду, когда ты, наконец, поймёшь, что я нужна тебе. Только, пожалуйста, не заставляй меня ждать слишком долго.
А пока я получаю удовольствие, наслаждаясь изысканной красотой этого восхитительного города в обществе моей гламурной мамули. Десять дней назад мой ночной звонок так удачно вторгся в её одиночество, что моё желание прилететь в Париж мама приняла с восторгом. В отличие от папочки.
Папа сразу напомнил мне о предстоящем поступлении и необходимости моего присутствия.
Присутствия? Вот же бред!
Он указал на травмированную руку…
Но не сломанную же! К тому же, на празднике я легко обошлась без фиксирующих бинтов, и боль меня почти не беспокоила.
Папа даже напомнил мне о моей работе.
Самому не смешно? Босс перекрестился, когда избавился от головной боли в лице дочери Баева.
Потом он вдруг спохватился, что сам собирается позднее слетать в Париж, якобы по делам, и будет счастлив, если я составлю ему компанию.
"Папочка, но я очень скучаю по маме!"
В итоге папа сказал как есть — он абсолютно не доверяет моей мамочке и считает её общество для меня опасным.
"Пап, но я ведь уже не маленькая!"
«Конечно, маленькая!» — с непередаваемой тоской возразил папочка, а спустя три дня мой самолёт приземлился в международном аэропорту Шарль-де-Голль.
С мамой оказалось очень весело. Буквально с первых минут моего пребывания на французской земле.
«Ева, я не понимаю, как ты, бедняжка, уживаешься с этим тираном!» — воскликнула мамуля вместо приветствия, когда, наконец, примчалась меня встречать с двадцатиминутным опозданием. — «Была бы его воля, твой чокнутый папаша заставил бы меня ночевать в этом аэропорту! Садист! Он мне выспаться сегодня не дал! И, кстати, это ведь из-за него я задержалась! Ну, ничего, каких-то полчаса — и ты в лучшем городе мира! Здравствуй, милая. А это что, весь твой багаж?!»
Десятый округ Парижа — не самый благополучный район города, а благодаря "улицам красных фонарей" имеет весьма сомнительную репутацию. Неспокойный многонациональный округ в столице считается районом эмигрантов. Жить здесь можно вполне себе комфортно, но гулять желательно днём, поскольку вечерами это становится небезопасно. И именно в этом районе мамуля арендовала небольшую двухкомнатную квартирку с крохотной кухней и минимальным количеством мебели. Неожиданно!
Мы-то с папочкой знали, что мама буквально на днях скоропостижно выскочила замуж, причём, очень удачно, по её мнению. Её новый статус был папой проверен, а также было известно её место жительства — элитные апартаменты в старинном доме, расположенном в седьмом округе, недалеко от символа французской столицы — Эйфелевой башни. И помешать нам с мамой наслаждаться обществом друг друга тоже никто не должен был — новоиспечённый супруг отправился в рабочую поездку на юг Франции. Именно отсутствие маминого мужа и послужило основной причиной, по которой папа всё же решился отпустить меня в недолгое путешествие.