Маш-Касем опять весьма неосторожно подмигнул, но учитель и на этот раз ничего не заметил.
— Ладно, отправляйся домой. А вы, пожалуйста, в другой раз так не врывайтесь в класс!
Я поспешно собрал свои книжки, но, когда с портфелем в руке направился к дверям, учитель окликнул меня:
— Постой-ка! В среду у другого ученика мать вдруг захворала — тоже приходили за ним… А может, ты просто урок не выучил, провести меня вздумал? Ну-ка, ступай к доске!
Маш-Касем хотел возразить, но я сделал ему знак молчать. Учитель велел мне решить у доски задачку. Но мне в голову не лезла никакая математика: я был уверен, что у Маш-Касема появились новые сведения насчет экзамена Пури. Ведь я сам умолял его прийти за мной в школу, если ему в мое отсутствие что-нибудь станет известно. Естественно, задачка у меня не получилась.
— Я так и знал! — заорал учитель. — Ну-ка, дуралей, пиши: (a + b)2 = a2 + 2ab + b2. Вот и вся задача!
— Извините, господин учитель… Я… я совсем растерялся… Очень за отца волнуюсь, не могу ничего сообразить.
— Удивительное дело! Подойди сюда. Ближе, ближе! Я тебя выведу на чистую воду!
Дрожа от страха, я подошел к нему, и он влепил мне такую пощечину, что у меня в ушах зазвенело. Я прижал руку к лицу, опустил голову, но тут вдруг Маш-Касем выступил вперед и закричал:
— Вы почему чужих детей бьете? Видать, только про уроки свои помните, а про отца родного забыли?
— Не лезь не в свое дело, пошел отсюда!
— Как это не в свое? Я знать желаю, это что — школа или лавка мясника Ширали? Вы еще секач сюда принесите, вылитый Ширали будете…
Я хотел крикнуть, остановить Маш-Касема, но слова застряли у меня в горле. Учитель побледнел от злости, у него задрожал подбородок, когда он прорычал:
— Эй, кто-нибудь, сходите за Хадж-Исмаилом, чтобы он выкинул вон этого грубияна!
— Да я и сам уйду, — сердито сказал Маш-Касем, — будьте спокойны, здесь не останусь… Мы, слава богу, в школах не обучались, к таким делам не привыкли… У меня, господи прости, был один земляк в Гиясабаде…
— Вон!! — взревел учитель, так что стекла зазвенели.
Я схватил Маш-Касема за руку и изо всех сил потащил его из класса. Минуту спустя, усадив его на багажник моего велосипеда, я уже катил по направлению к дому.
— Ну, Маш-Касем, подвел ты меня… Теперь, этот учитель с меня три шкуры спустит! Давай говори, что случилось?
Маш-Касем, хорошенько ухватившись за велосипедное седло, изрек:
— От таких вот учителей и бегут ученики к сброду всякому, отребью безродному, слоняются с ними по улицам с утра до ночи.
— Да говори же, что случилось?
— Ей-богу, милок… После обеда, гляжу я, Полковник шушукается с этой Ахтар возле дома ихнего… Ну, а через час, как увидел я, что Полковник с женой ушли и людей всех отослали, сразу почуял, к чему дело идет… А полчаса назад, гляжу — идет эта бесстыжая, разнарядилась в пух и прах! Ну, думаю, сегодня что-то будет. Не стал канителиться, побежал за тобой. Обещал ведь тебе… Но уж смотри: ты жизнью отца клялся, жизнью Лейли-ханум, так что ежели кому проговоришься…
— Частное слово, Маш-Касем! Что бы ни случилось, я всегда могу сказать, что ничего от тебя не слышал…
— Только уж, голубчик, теперь ногами-то его не бей. Ведь они тебе в этот раз спуску не дадут.
— Не волнуйся. Слово даю, я вообще к Пури не притронусь. Маш-Касем, а почему они в такое время?…
— Потому что в это время дома никого нет. Дети в школе, кто служит — на службу ушли.
— Пури тоже служит.
— Ей-богу, не знаю, как это вышло, только сегодня господин Полковник велел ему в контору не ходить. Тут я и сообразил, чем дело пахнет.
К счастью, от школы до дома было близко, так что мы добрались очень быстро. Я так жал на педали велосипеда, что совсем запыхался. В начале нашего переулка я ссадил Маш-Касема:
— Маш-Касем, прежде всего надо проверить, пришла Ахтар в дом дяди Полковника или нет.
— Нет, милок, ты сперва скажи, что делать собрался. Беспокойно мне что-то.
— Слово даю, никакого вреда Пури не будет. Я только, как увижу, что до крайности доходит, подниму шум, чтобы он не мог совершить такого бесчестья.
— Ай, молодец! Сильно мне нравится, когда честью дорожат. Ничего-то важнее чести нет. Вот один мой земляк…
— Маш-Касем, после расскажешь… Ты сейчас пойди посмотри, как там? А я — полезу на крышу, оттуда загляну в дом дяди Полковника.
Глава двадцать первая
Когда я вбежал в дом, отец с матерью как раз собирались уходить.
— Что ты так рано вернулся?
— У нас сегодня учитель заболел, урока не было. А вы куда?
— Фаррохлега-ханум прихворнула, идем навестить ее, — ответила мать. — Хочешь, пошли с нами.
— Нет, у меня уроков много.
— Виноград я в холодном месте, около крана, оставила, захочешь — возьмешь.
С этими словами они ушли, что было весьма кстати. Дело в том, что из окна моей комнаты можно было вылезти на кровлю бани, пройти по узкому карнизу, добраться до уступа стены, а оттуда — заглянуть во внутренний двор дома дяди Полковника. Однако, проделав все это, я, вопреки ожиданиям, не обнаружил там Ахтар. Только Пури, обвязавшись лонгом, купался в бассейне. Я вернулся к себе.
За день до этого я взял у своего одноклассника четыре петарды. Каждая из них была с грецкий орех величиной. Не знаю, из чего они были сделаны, но, чтобы взорвать, их надо было бросить оземь. Рассчитывая произвести побольше шума, я завернул все четыре петарды в тряпку, обмотал ниткой, потом, покончив с заготовкой боеприпасов, вышел в сад. Из-за деревьев послышался голос Маш-Касема, он звал меня и, едва я приблизился, прошептал:
— Голубчик ты мой, бегу тебе сказать. Я сейчас стоял у ворот с чистильщиком, а сам все в ту сторону поглядывал. Гляжу, Ахтар в полном параде, в цветной чадре, через сад чешет. Проследил я за ней, вижу, в дом Полковника наладилась…
— Спасибо, Маш-Касем, спасибо тебе.
Я хотел бежать на свой пост, но Маш-Касем удержал меня:
— Будь осторожен, родимый, ежели Полковник узнает, прикончит он тебя!
— Я осторожно, Маш-Касем. А ты, пожалуйста, сходи к Асадолла-мирзе, как-нибудь сделай, чтобы он сюда пришел: если что — пусть меня вызволит.
— Он еще, наверно, со службы не вернулся.
— Ну, когда вернется.
С этими словами я поспешил в свою комнату, сунул в карман петарду и тем же путем пробрался на облюбованное место.
На Ахтар было зеленое платье с глубоким вырезом. Чадру с пестрым узором по белому полю она опустила на плечи и так восседала в плетеном кресле посреди цветника. Пури облачился в полосатую фланелевую пижаму, от чего его лошадиная физиономия и тощая фигура казались еще длиннее. Разговор пока шел вполне официальный:
— Я вам очень благодарна буду, господин Пури-хан, если вы мне с этим делом поможете.
— А как же в прошлом году? — пришепетывая, спрашивал Пури. — В прошлом году с него брали такой же налог?
— Нет, в прошлом году у него знакомый нашелся, все ему устроил. Он намного меньше уплатил.
— Так вы, пожалуйста, приходите завтра-послезавтра ко мне в управление, я посмотрю, что можно сделать. Надо взглянуть на его карточку.
Ахтар, обмахиваясь краем чадры, которую она совсем спустила, проговорила:
— Сил нет, до чего же жарко!
Ясное дело — она хотела привлечь внимание Пури к своим голым рукам и пышной груди. Но Пури, ничего не замечая, ответил:
— Хотите, я принесу вам стакан холодного вишневого шербета?
— Мне бы хотелось стаканчик пива или вина… Того вина, которым ваш отец в прошлый раз нас угощал.
— К сожалению, отец убирает вино в кладовую, а дверь запирает.
— Наверно, боится, как бы вы все не выпили!
— Нет, я вообще не пью.
Ахтар засмеялась:
— Так я и поверила! Когда девушкам свиданье в кафе назначаете, шипучку заказываете небось?
Лошадиная физиономия Пури покраснела. Смущенно фыркнув, он опустил голову:
— Ничего я такого не умею.
— Да ладно, хватит притворяться-то! Такой видный, красивый молодой человек, а не умеет! Даже если вы сами не желаете, женщины вас в покое не оставят.
— Помилуйте!
— А теперь сходи поищи, может, осталось где-нибудь то винцо.
Пури встал и, направляясь к двери, возразил:
— Я же знаю, что не осталось.
Когда Пури ушел, Ахтар расстегнула на платье еще одну пуговицу. Маш-Касем был прав: эта женщина действительно возбуждала страсть. У меня, хоть я торчал высоко на стене и того гляди мог свалиться вниз, и то во рту пересохло. Я вспомнил слова Асадолла-мирзы и возблагодарил бога, что это не мой экзамен. Но тут же я приказал себе выбросить из головы посторонние мысли. Сунув руку в карман, я поигрывал петардой, которая теперь была величиной с померанец. Я никак не мог решить, когда бросить ее вниз. Послышался голос Пури: