послали в степь из Астрахани, где теперь новое калмыцкое правительство, а руководит им учитель Араши Чапчаев.
— Учитель — хороший человек! Только он в Астрахани, а мы здесь, и нас беляки давят, как волки овец.
— Ладно, не перебивай парня!
Церен извлек из бокового кармана пиджака газету «Известия», где было напечатано «Воззвание к калмыцкому народу», развернул ее.
— Братья мои, я прочитаю вам слова, обращенные к вам нашей бедняцкой властью и Лениным, самым справедливым человеком на земле, отдающим жизнь свою и душу свою за лучшую долю простых людей, таких же чернокостных, как мы с вами, будь они русские, украинцы или калмыки…
— «Братья калмыки!» — начал читать Церен.
— Подожди, Церен, — остановили его, — скажи сначала, кто он такой, Ленин? Он вместе с Араши или от другой какой власти?
— Ленин вместе с Араши… Он — вождь бедноты. Он с большевиками и народом прогнал царя и Временное правительство. Сейчас он глава Российского правительства рабочих и крестьян. Это правительство защищает бедных, хочет, чтобы простые люди жили без нужды и страха.
— Русским хорошо, а калмыкам на что надеяться? Вот пришли солдаты и убили восьмерых наших ни за что ни про что!
— А почему он говорит: «Братья калмыки»?
— Потому что, хотя он и русский, но родился недалеко от Калмыкии, знает страдания всех малых народов: чувашей, татар, мордвы, калмыков… Всем этим народам Советское правительство дает право жить, как они захотят!
— Ты скажи, Церен, а какой веры Ленин, если он, как и мы — волжанин? — спросил вездесущий дед Онгаш.
Церен не мог ответить, какой веры Ленин, смутился. Он думал, как получше ответить старику, чтобы тот понял его и не обиделся. На помощь Церену пришел Чотын.
— Аава, — обратился он к деду Онгашу, понявшему смущение Церена по-своему. — Почему не даете парню рта раскрыть? Церен столько лет не был дома, скитался на чужбине. Кое-что узнал из того, чем люди живут на белом свете. Неужели ты забыл пословицу: «Лучше спроси у парня, объехавшего мир, чем у старика сидня, не покидающего джолума!»
Толпа успокоилась. Чотына, сына Хейчи, посадившего священное дерево, здесь слушались.
— Власть Советов, власть Ленина и Араши несет калмыкам волю от всяких господ, землю, пастбища и равенство между людьми! Жизнь теперь будет без князей и нойонов!.. Слушайте, о чем сказано в Обращении Совета Народных Комиссаров, — говорил Церен.
Шум затих. Церен читал долго. Толпа замерла, вслушиваясь.
— «За это освобождение борется Рабоче-Крестьянское правительство и его Красная Армия… Нужно, чтобы весь калмыцкий народ, как один человек, восстал против царских генералов, белогвардейцев и помог Красной Армии быстро смять Деникина…» — закончил Церен с подъемом.
— Хорошие слова! — сказал рослый со всклокоченными, будто в драке, волосами табунщик. — Только многое ли от нас зависит? Ты скажи, Церен, есть ли хоть сила, чтобы унять разбойников в золотых погонах? Одним-то нам не управиться с этими бандитами. Кто там с Лениным, у него есть еще люди?
— Я уже сказал: Араши Чапчаев, — начал перечислять Церен. — Еще, если помните, к нам приезжал русский доктор Вадим Семиколенов. Он тоже большевик, встречался с Лениным. И еще много красноармейцев. Пешие и конные. Они бьются с белыми, чтобы прогнать их отсюда. Вот Красной Армии-то и зовет Ленин помогать всеми силами.
В это время на взгорке показались четверо верховых.
— Така со своими подручными! — предупредил Чотын. — Спасайся, сынок, как бы они на накинулись на тебя!
— Я никуда от вас не уйду! — решительно заявил Церен. — Вы собрались здесь просить бога, чтобы отвел от хотона беду. А беда — вот она, своя, доморощенная. Надо, мужчины, самим добывать свое спасение. Взгляните на бугор: там красуется на строевом коне разряженный в казачий мундир сын Бергяса. Он заехал в чужой хотон, украл чужую невесту, запер ее дома и держит на привязи, как собаку! Разве это порядок для честных людей? Обычай нужно уважать всем! А если за него нужно драться, давайте все постоим за порядок! Кто согласен служить в Красной Армии, седлайте коней! Нас ждет Араши!
Рослый парень, протиснувшийся сквозь толпу к телеге, заявил громко:
— Я хоть сейчас! А ты знаешь дорогу к красным? Там есть калмыки?
— Еще сколько! — объявил Церен. — Ока Городовиков командует дивизией красных конников. Считай, генерал калмыцкий! Наш земляк Василий Хомутников командует полком, Харти Кануков — бригадой.
Така с приспешниками медленно съехал в лог и теперь протискивался к телеге, на которой стояли Церен и Чотын. Старый Чотын поднялся и стал рядом с Цереном, чтобы не дать Таке расправиться с парнем.
— Ты что здесь раскричался? — с ухмылкой спросил у Церена сын старосты, выставив впереди себя плетку. — Рассуждаешь, будто ты теперь и нойон, и глава рода, и всем нам начальник! Может, ты уже царем заделался и ездишь теперь всюду свои порядки наводишь?
Така зашелся смехом. Вслед за ним заулыбались его спутники, только Лабсан отвел глаза от Церена.
— Царя больше нет! — ответил Церен строго. — Нойонов и старост тоже скоро не будет!
— Взять смутьяна! — скомандовал заученными фразами Така. — А отец… он вот-вот появится!
По команде старшего трое подручных наскочили на Церена, стащили с телеги, скрутили руки конскими путами.
Уже лежавшего на земле Церена сынок старосты пнул начищенным сапогом:
— А теперь говори, где Кермен!.. Иначе — вот! — он вытащил из кобуры револьвер.
На руках Таки обвисли Чотын и Сяяхля. Така ударил Чотына в грудь ногой, а мачеху отбросил резким движением плеча. Изо рта старика потекла струйка крови. Люди помогли ему встать на ноги. Над логом взвился чей-то отчаянный вопль:
— Что же это делается? Хромой выродок поднял руку на старика!
Чотын поднялся, опираясь на двух мужчин, и хотел снова взобраться на телегу, но не смог, его подсадили. Старик вытер платком окровавленные губы, на правой щеке осталась запекшаяся кровь. Глаза его горели ненавистью, от его всегдашней уравновешенности не осталось и следа.
— Люди хотона! — кидал он в толпу гневные слова. — Здесь больше тридцати мужчин, а этих бандитов четверо. Неужели мы позволим убить Церена? Неужели той крови, что пролилась два дня назад, мало? Решайтесь, мужчины, иначе эти бешеные собаки всех нас перебьют!
— Замолчи, старый дурак, а то проглотишь пулю! — завопил Така, потрясая револьвером над головой. Стоявшие рядом с ним приспешники щелкнули затворами винтовок.
— Пали, стервец! — крикнул Чотын. — Мой отец пожертвовал собой ради сохранения рода, чтобы ты жил на свете! И я не пожалею жизни за людей. Слушайте, мужчины! Раз уж так вышло: или стать овцами, чтобы эти волки перерезали вас всех по одному, или идти к красным и гнать банду из хотонов. Идите за