означало выступить с почином, провести мероприятие, что с канцелярского на русский переводится так: «Я начинаю дело». Начинал он шумно: заседания, слеты, призывы через газету, речи, делегации… Я — ждать-пождать: а где же дело? Шум-то весь наверху, а там, где делу быть, конь не валялся. Одно мероприятие, другое… Начинаю улавливать «приемчик»: важно вовремя прошуметь, прослыть зачинателем. Вскоре и второй обозначился: непременно пригласить на слет кого-нибудь из «свадебных генералов», впрочем, с выбором: «генерал» должен вес иметь и где надо свое мнение высказать. О, сколь точен был тут расчет! «Свадебные генералы», они ведь только в президиуме сидят, в зал не выйдут, с людьми не поговорят (наверно, разучились и не знают, о чем говорить), а о том, чтобы в деревню съездить, поглядеть, как дело делается, и речи нет, поедет он вам по проселкам трястись, как же! Но у «генерала» вес, не забывайте, слово его будет услышано там, где надо. Разумеется, похвальное: «Вы знаете, был я там-то на мероприятии — какие молодцы ребята, особенно вожак, золото парень, грех таких в глубинке держать, далеко пойдет, верьте моему слову…»
И наконец, третий «приемчик». О нем я долго не знал. Он не для глаз. А узнал потому, что сам попал в число нужных. Я был приглашен… Сказать языком районной шоферни «на выпивон с закусоном» не могу — грубо прозвучит. Хотя сущность та же, но поскольку приглашенные — люди тонких вкусов, то выпивон должен быть с антуражем. Ну это дело отработано: сауна в лесочке, уха, музыка, стол, а между делом — беседа, этакая полусалонная, без крику, без диспутов — с полуслова. Просьбами вас не обременят, не беспокойтесь, просто, мол, потом, при случае вы будете обязаны…
Вот, пожалуй, и всё. Немного, правда? Да, набор невелик, но как действует! Мой знакомый так пошел шагать по служебной лестнице, что многие диву давались, ведь своя же братия за глаза иначе как барабанщиком его и не называла, а вот поди ж ты — управляет! Если бы то был единичный случай, отнес бы я его к исключительности характера: каких, мол, не бывает! Но на моих глазах этаким способом взошли и другие, стало быть, спрос появился? Что ж, пожалуй, да, появилась потребность в угождении.
«Позвольте, — остановит меня читатель, — ну этот ваш «выпивон», примитивный или с антуражем, куда ни шло, можно счесть за угождение: любителей выпить на дармовщину всегда хватало, независимо от чинов. А мероприятия, да еще, как вы говорите, со «свадебными генералами», они-то тут с какого боку припека? Обыкновенная шумиха или парадность, как угодно, но на угодничество, извините, не тянет».
Я и сам думал, что «не тянет». На первых порах. А вот пригляделся… Сам был молодым и молодежью руководил, так с нас, бывало, требовали: «А ну-ка, покажи, что вы тут сделали!» И поедет мой начальник хоть на край района, поглядит, пощупает, а бывало, что и сам рукава засучит, тогда уж и оценку вынесет. Словом аль бумагой его не проведешь. Вот и подумаем: почему спрос на шумиху возник? Наверно, потому, что она создает иллюзию дела, до проверки которого руки не доходят, да и особого желания проверять нет, а слыть дельным руководителем охота, вот и благоволит «шумливому», — ведь что-то же он делает, не одни лишь мыльные пузыри пускает. Шумиха есть угождение начальственному благодушию и, если хотите, лени, что, впрочем, одно вытекает из другого.
17 ноября 1984 года
Начальственное благодушие — это такое явление, когда на идее стоишь, а дела не делаешь, когда упиваешься успехом, полагая, что идея сама работает и ничто ей не грозит. Уловив эту твою настроенность, приспособленцы по натуре начинают искусно имитировать дело, уверяя, что в низах всё в порядке, и укрепляя тебя в благодушии. Иначе сказать, под покровом усыпляющего благодушия хорошо расцветают угодники. Идея — не помеха им, они охотно надевают ее, подобно одежде, чтобы «соответствовать моменту»: в ней удобнее и скорее достигается корыстный интерес.
В обстановке благодушия, когда складывается мнение, что идея целиком утвердилась и ничто ей не угрожает, возникают и разрастаются социальные явления, прямо противоположные идее. Угодничество — одно из них. А вот второе — нетрудовое воспитание детей, получившее столь широкое распространение, что понадобилась реформа школы.
«Как бы ни сложилась дальнейшая судьба выпускников школы, трудовая закалка потребуется им в любой сфере деятельности. Важно, чтобы это было хорошо усвоено учащимися, глубоко воспринято учителями, родителями, всей общественностью». Коль это записано в «Основных направлениях реформы общеобразовательной и профессиональной школы», значит, в сознании общественности укоренилось нечто противоположное, а именно: трудовая закалка необязательна, надо готовить детей к жизни по «облегченному варианту». Откуда же возникло это стремление, если вся наша педагогическая наука стоит на марксистско-ленинской идее формирования личности в процессе практической, материально-производственной деятельности?
Любопытный анализ провел Анатолий Мартынов из Донецка. Он не поленился вдумчиво проштудировать все учебники для детей от 5 до 13 лет, учебные пособия, книги по воспитанию и пришел к выводу (журнал «Новый мир» № 2 за 1984 год): «…учебники не нацелены на трудовое воспитание школьника, на закладку основ вкуса к труду, философии труда. На практике они растят не индивидуумов с активной жизненной позицией, строителей своей собственной жизни и светлого будущего, а потребителей чужого труда, чужими руками созданных благ, потребителей природных богатств своего Отечества». Мартынов, подразделяя отношение к детям и к жизни вообще на активное, созидательное и пассивное, созерцательное, пишет далее: «Созидатели, опирающиеся на мощный арсенал марксистско-ленинской теоретической базы, при всей полноте власти… находятся в обороне и постоянно защищаются и отбиваются… А на чем держатся созерцатели, то есть прямые противники трудового воспитания детей? Да ни на чем! Даже пустячной теоретической зацепки у них нет… Вот еще что видно, если прочитаете все школьные учебники сразу: созидатели успокоились на своих нерушимых позициях. А созерцатели отвоевали немало позиций, они берут числом и напором».
Подмечено весьма точно: «успокоились на нерушимых позициях». Это и есть благодушие, уверование в нерушимость идеи, в то, что идея, подкрепленная властью, в защите, в борьбе за нее, не нуждается. Такое уверование в глубинной сути своей означает утрату веры. Вера в идею — это непрерывная борьба за нее; успокоение — уже отречение. Потому-то и силен напор созерцателей, что сами созидатели из борцов за идею превратились в сторожей при идее: замок на амбаре цел, значит, и содержимое не тронуто.
На протяжении веков лучшими умами и примером борцов за счастье людей создан идеал нового человека, так сказать, теоретическая модель его. Мы з н а е м, каким должен быть человек будущего, «строим» его, формируем нравственно. В жизни