ехала неуверенно.
Навстречу ей несся тяжелый грузовик, сзади ее обгонял другой. Поравнявшись, они бы заняли всю проезжую часть. Мужчина рассчитал на глазок, что встретятся они именно в той точке, где находится велосипедистка. Он живо представил себе, как девушка выворачивает велосипед прямо на телеграфный столб и пакет ее ударяется о стену дома. Пятьдесят яиц разом разбиваются, превращаясь в комок желтой слизи. Ему стало дурно, и, опустившись на корточки, он потерял сознание. (Для справки: грузовики благополучно разминулись, не задев девушку, а в полиэтиленовом пакете лежали не яйца, а шарики для пинг-понга.)
Через тринадцать минут прибыла машина «скорой помощи». Это случилось днем, и потому приемом больных вместо врача клиники занимался посредник X. Результаты его осмотра, передававшиеся по радио в кабинет общей предварительной диагностики, с интересом слушали врачи шести отделений, ожидающие доставки больного. Это были представители специализированных отделений: периферического кровообращения, внутренней секреции, клеточного метаболизма, нейрохирургии, медикаментозной интоксикации, нервных окончаний органов чувств.
Согласно установленным правилам посредник должен убедить больного следовать всем указаниям, поступающим из кабинета предварительной диагностики. Но в случае если у больного или его семьи есть какие-то пожелания, посредник обязан считаться с ними, и больной нередко доставляется в так называемые общие отделения: терапевтическое, хирургическое или неврологическое. Нельзя, разумеется, порицать больного за то, что он не может точно назвать свою болезнь, но это очень затрудняет работу специализированных отделений. Не исключен, правда, и крайний случай, когда все больные – это врачи и медсестры, которые ложатся в клинику из чувства долга. Быть может, превращение общих отделений в отделения предварительной диагностики – недостижимый идеал, но в интересах дела гораздо разумнее было бы перестроить, а возможно, и упразднить специализированные отделения, задыхающиеся от наплыва больных. Пользуясь социальными завоеваниями, больные требуют все больше благ и услуг, и эта их борьба с каждым годом все глубже загоняет клинику в трясину.
Однако случай с мужчиной средних лет предоставил сотрудникам специализированных отделений редкую возможность – больной находился в бессознательном состоянии, и с ним не было никого из членов семьи. Кроме того, по свидетельству очевидцев (никто из них даже не предполагал, что виновницей всего была велосипедистка с пакетом яиц), мужчина потерял сознание по непонятной причине: не такой уж пожилой, крепкий на вид, не было у него ни судорог, ни конвульсий, – но он никак не выходил из коматозного состояния, и каждое отделение считало его своим больным. Обычно после непродолжительных консультаций достигалось соглашение, но в тот день все запуталось, и ни одно отделение не соглашалось на уступки; в конце концов дошло до отвратительной ссоры: люди обзывали друг друга бабниками, попрекали неумелой игрой в шахматы.
Ну а посредник без ответа от отделения предварительной диагностики не имел права заполнять историю болезни; он нервничал, не зная, как быть, время шло, и состояние больного вдруг резко ухудшилось, вскоре последовала клиническая смерть. И он стал желанной добычей отделения реанимации.
Там его вернули к жизни. Но поскольку врачей-реаниматоров нимало не интересует живой больной, после того как он выразил им свою признательность, его оставили без всякого присмотра, и вновь началась агония. Тут реаниматоры снова взялись за дело; и так который уж день больной, то умирая, то оживая, только и успевает благодарить врачей.
– Но как все это, по-вашему, связано с исчезновением моей жены?
– Ничего подобного я не говорил.
– Нет, говорили. Вы сказали, будто запись в начале пленки может оказаться ключом к загадке приемного отделения.
– Нет, речь идет не о первом большом эпизоде. Раньше… Короткая сцена – секунд на десять. Она там есть.
– Нету ее.
– Значит, прослушали. Пропустили, сочтя обычным шумом. Вернетесь домой, послушайте пленку как следует еще разок.
– И что же я услышу?
– Сперва послушайте, потом попробуем разобраться вместе.
– Если, как вы утверждаете, есть конкретная улика, нужно действовать без промедления, к чему тратить попусту время на эти мои записки…
– Медлите-то вы сами. Уж нет ли причины, заставляющей вас топтаться на месте? Не сами ли вы нажали на тормоза?
– Вы чересчур подозрительны.
– Допустим. У вас-то одно на уме – послать спасательное судно кораблю, исчезнувшему после сигнала SOS. Но ведь можно еще и зажечь прожектор на маяке. Действие само по себе превосходно, но медведь, идя на добычу, не станет, подобно собаке, метаться и лаять. Освещая заблудшему путь к дому, и впрямь можно ему помочь. Я хочу одного: пусть эти записки станут для вашей жены путеводной картой, и она к вам вернется. Понимаете? Напрасен ваш труд или нет – об этом можно будет судить лишь по его результатам.
Не то чтобы он убедил меня, но здорово припер к стене. Я озлился, но возразить было нечего, – пожалуй, теперь я понял психологию человека, осознавшего свою вину и жаждущего признаться в содеянном. Расставшись с жеребцом, я вернулся к себе и поставил первую кассету. И убедился: если слушать ее, как советовал жеребец, можно и впрямь различить весьма подозрительные вещи.
Я отправился за второй тетрадью в подземный торговый центр главного корпуса клиники, потом поднялся на лифте на самый верхний этаж и заглянул в кабинет заместителя директора. Секретарша только что пришла. Взяв у нее две таблетки успокоительного и ключ, я пересек коридор и вошел в кабинет главного охранника.
Мне хотелось увидеть схему расстановки микрофонов для подслушивания в приемном отделении. Оказалось, микрофоны есть только в аптеке. Наверное, если поточнее определить местоположение микрофонов, удастся понять и природу загадочных шумов. Я был слегка возбужден. Избавясь наконец от назойливой болтовни секретарши, выспрашивавшей, как выглядит жеребец, я поспешил вернуться в свою комнату.
Для начала начертил план приемного отделения, включая помещение аптеки. Нанес на план микрофоны. Мысленно перенесясь туда, прослушал несколько раз первые метры пленки. Потом, исходя из двух факторов – времени и направления, – начал подбирать наиболее благоприятное звучание и громкость. Сначала был только шум, но постепенно звуки стали оформляться, приобретать вещественность.
Стук ветра в окно аптеки… Впрочем, ветер начался лишь под утро… Быть может, шумит холодильник… Шорох приближающихся шагов… Шарканье туфель на резиновом ходу… Шаги приближаются нерешительно и вдруг становятся резче… Нет, это прекратился посторонний шум… Шаги, как и прежде, приближаются нерешительно… Может ли звук – сам собой – оборваться столь внезапно?.. Послушаю еще раз… Неужели почудилось? Нет, похоже, – кто-то забавляется дверцей аптечного шкафа, открывая и закрывая ее… Шум шагов умолк… Через секунду раздался скрежет металла… Вслед за ним совсем рядом резкий звук падения тяжелого предмета…
Итак, я снова начал писать. Да у меня и не было иного выбора: