Читать интересную книгу Выпашь - Петр Краснов

Старый Ржонд заметил беглый взгляд Петрика. Он поспешно, каким-то стыдливым движением сбросил с зеркала штанишки и кинул их под подушки.

— Не суди нас с Анелей, миленький, — сказал он. — Бедность не порок, но, ах какое свинство! Эта грязь нас обоих так угнетает, что ты и представить себе не можешь. Анелька, бедняжка, из сил выбивается. Чтобы поспеть на метро, — она у самого Гар Сен-Лазар служит, — ей надо в половине шестого встать. Надо все для ребенка приготовить, одеться, прибраться! Там ведь тоже никак нельзя без кокетства. Ну и волосы подвить надо и краску наложить, так по их форме требуется.

Домой еле к восьми поспевает. Назад ехать… В метро-то давка… очереди… духота… А дома и ужин надо сготовить, подстирать за ребенком, прибрать… Так устанет, бедняжка!.. Одна мысль — спать. Лежит подле меня, как мертвая. Не шелохнется. Иной раз прислушаешься, — да дышит ли? А меня, миленький, безсонница томит. А пошевелиться боюсь: ее бы не потревожить. Так и коротаю ночь в думах, да проектах разных…

Старый Ржонд пожевал губами и замолчал. Петрик не нашелся, что сказать. Все, что он видел, поразило его. Такой нищеты, такого падения он еще не видал.

— Конечно, — продолжал Старый Ржонд, — мне бы надо было прибирать здесь. Полы помыть и все такое. Так ведь, миленький, стар я стал. Нагнусь, а кровь к голове прильет, в глазах потемнеет. Боюсь я: грохнусь, да так и не встану. Больше всего удара боюсь… Помирать — это что!.. Все помирать будем, а вот, как слягу, ну, куда я больной-то денусь. Прошлый год ночным сторожем служил, все прирабатывал немного, ей на помощь. Прознали, что мне больше шестидесяти — ну, и прогнали…

Теперь вот… младенца пасу… Днем, когда солнышко, в парк пойдем. Тут парк недалеко. Сядем на скамеечке… Няньки… дети кругом… И я с ними…

Старый Ржонд тяжело вздохнул. От этого вздоха жутко стало Петрику.

— Георгиевский кавалер Российской Императорской Армии… С няньками… с колясочкой… с ребенком… Так-то… — прошептал Старый Ржонд.

После этого долгая и страшная наступила тишина. Ни Петрик, ни Старый Ржонд ее не прерывали. За тусклым и грязным окном скупо светило ноябрьское солнце. На дворе хрипло пропел петух и кудахтали куры. Не умолкая, точно какая-то неумолимая машина времени, стукотал, гремел и пел песню города Париж. Страшной казалась эта песня.

— На прошлой неделе, — оживляясь и точно сбросив тяжелые думы о своей бедности, начал снова Старый Ржонд, — заходил к нам Факс… Милый мальчик, он таки забегает к нам иногда вечерком, когда Анеля вернется со службы. Рассказывал…

Подумай, Петр Сергеевич… У самого Великого Князя был… Завтракал у Верховного…

И что я тогда, миленький, надумал. Ведь я Дальний-то Восток во как знаю, как свои пять пальцев. Чан-Дзо-Лина, нынешнего Манчжурского диктатора, мало-мало что не нянчил… Во, каким карапузом видал. Ты, миленький, не смотри, что я стар.

Мне бы, то есть, до коня бы только добраться… А там… я… Человек бы пять со мной… Ядро… Ты, конечно, Факс… Еще кого поискал бы… Я бы там такой отряд сорганизовал бы. Там абы только зацепиться. Там, брат, бо-о-ольшие возможности.

Опять же, атамана Семенова я хорошо знаю… По-китайски говорю прекрасно.

Семенов из Монголии на Хайлар и на станцию Манчжурию, я бы на Пограничную и на Владивосток… Хунхузов бы набрал… «Ходей». Ей-Богу, можно… Я вот письмо приготовил об этом Великому Князю. Целый доклад. Пусть вспомнит старика…

Назначит… Прикажет… Пишу еще письмо Английскому королю и Американскому президенту, потому, сам понимаешь, без денег такого дела не осилишь. Добраться как-то надо… Хоть бы и палубным пассажиром… Без церемоний… Что там за церемонии?! Для России!!. Вот переведем все это на английский язык, да перепишем на министерской бумаге… Надо и на это средства… Да найдем!.. Свет не без добрых людей… С послами переговорю… Я живу, миленький, этим… Авось и моя старость куда-нибудь да пригодится.

На серых и совсем выцветших глазах Старого Ржонда блеснула слеза. Петрик положительно не знал, что ему сказать. Так не хотелось добивать старика. Видел Петрик всю тщетность мечтаний Старого Ржонда, но как упрекнет его и разочарует, когда в самом такие же мечты живут и не умирают, несмотря ни на какие разочарования?

— Конечно, Максим Станиславович… Хорошее это дело… На Дальнем Востоке и точно можно работать… Там Азия, а Азия нас и наше горе скорее поймет. Только как все это провести?.. Отсюда? Ведь мы не у себя дома.

— Обдумал… Обдумал все, миленький. Очень даже я понимаю, что мы не у себя дома… Я и французскому президенту письмо готовлю… Ты, Петр Сергеевич, в союзе Георгиевских кавалеров состоишь?

— Нет.

— Почему?

Петрик замялся.

— Деликатное дело, Максим Станиславович. Очень я старорежимный, все не могу привыкнуть к этим разным «союзам». Все мне странно кажется… Военные, армия — и союз… Заработки мои малые… Членский взнос, хоть и малый, так ведь он не один, — смущает… Времени нет… Состоять и не бывать на собраниях полагаю неудобным… Да и последние годы моей жизни я как-то ушел от людей, замкнулся в себе… Просто — одичал… Но, конечно, запишусь и в этот союз, раз вы находите, что надо.

— Да как же, миленький, не надо-то. Что — я, или ты — один? Прах. Беженская пыль… Ну, а союз!.. Представь себе, весь наш союз в полном составе, честь честью является в Елисейский дворец к президенту. Так мол, и так, мы, которые…

Кровь вместе проливали… Которым вы обязаны и славой и миром… Вы обязаны… А мы только просим помочь устроить экспедицию… Когда будет нужно — поддержать флотом… Ну, и обещания… Их купить надо… Там, концессии, что ли, какие…

Тебя… Меня… не послушает, ну а целый организованный союз храбрых… Как не принять? Мы им своим честным рыцарским словом долги довоенные и военные заплатить пообещаем… Союз — сила.

Петрик молчал. Ничего не мог он возразить или прибавить. Он видел, он знал, что это все несбыточные, неосуществимые мечты, но как скажет он это Старому Ржонду, когда Старый Ржонд только этим и живет.

Старый Ржонд с трудом поднялся с постели. Короткая рыжая шинелька лохмотьями висела на исхудалом теле. Старый Ржонд пошатнулся от слабости и ухватился за край умывальника.

— Что это я, старый дурак, так заболтался, — сказал он и стал шарить между бумагами на полке. — Соловья баснями не кормят… Сейчас я тебе чайку изготовлю.

— Не надо… Не надо, Максим Станиславович вам безпокоиться. Я уже пил чай дома…

Давайте мы лучше с вами поговорим.

— Куда это Анеля задевала, — ворчал про себя старик. — Я помню? был-таки у нас чай. И сахар оставался…

С полки в умывальник упала горбушка сухого хлеба. И по тому, что оставалось на полке, трудно было предположить, что там могут быть чай и сахар. Там оставались пакетик табаку, баночки с губною помадою и краскою, да лежала пачка завивалок "бигуди".

— Все дамские штучки, — ворчал Старый Ржонд. — А нельзя ей без этого.

Петрик осторожно, за спиною Старого Ржонда, полез в боковой карман своего пиджака. Там у него в старом бумажнике лежала вчерашняя получка, сто семьдесят франков, то, на что он должен был жить две недели. Он вынул стофранковый билет и засунул его под подушку. Но в той тесноте, где они были, трудно было это сделать незаметно, хотя и не светило более солнце и ноябрьские надвигались сумерки.

Старый Ржонд все увидал в зеркало. Он быстро повернулся, чуть не упал и, охватив Петрика старыми, узловатыми пальцами за плечи, припал губами к губам Петрика.

Седые усы щекотали, мягкая борода елозила по подбородку. Губы Петрика ощущали мягкую пустоту беззубого рта.

— Миленький… видел… все видел… Милостыньку убогому, — сквозь стариковские рыдания, то, отрываясь от лица Петрика, то снова к нему прижимаясь орошенным слезами лицом, восклицал Старый Ржонд… — У самого-то ничегошеньки нет. Пиджачишко старенький… Воротничок… Галстух не на рю де ла Пэ куплен…

А дает… дает… Последнее дает… И принимаю… С благодарностью принимаю…

Потому что знаю, что милостынька-то твоя от чистого сердца, а не от гордыни идет.

Христа ради принимаю… Ибо дочка у меня и внук… И им кушать хочется… А тут ведь на целый месяц и булочки, и чай и колбаски… Молочка Стасику маленькому.

Все это было очень тяжело Петрику. Он не знал, как ему вырваться от расчувствовавшегося старика. Он хотел сразу и уйти, но Старый Ржонд крепко вцепился в плечи Петрика.

В эту сложную, чувствительную и неприятную для Петрика минуту, быстро, без предварительного стука, распахнулась? затрепетав зыбкими досками, дверь, и в ней появилась Анеля.

— Что случилось, папочка? — воскликнула она и шагнула в комнату, таща за собою упиравшегося и, должно быть, испугавшегося «чужого» мальчугана лет двух.

ХIV

Анеля мало изменилась с тех пор, как ее видал на фантастическом биваке Кудумцева Петрик. Она только еще более похудела и приобрела те модные тогда в Париже мальчишеские линии тела, без бедер и без округлостей. Одета она была бедно, но чисто и опрятно. Черный суконный колпачок прикрывал ее стриженые волосы. Брови были подщипаны двумя узкими черточками. Большие глаза от наложенной туши казались огромными. Щеки были подрумянены. На губах кармином было изображено сердечко. В узком черном платье она казалась куколкой. Стройные ножки были в простых желто-розовых чулках. Она сейчас же узнала Петрика. Вероятно, Ферфаксов уже сказал ей о нем — и она не удивилась, но искренно обрадовалась.