что цена этому, свобода убийцы. Так тому и быть, значит, если не простит.
Кошкин выслушал внимательно. Кивнул. Воробьева он, пожалуй, понимал. В конце концов, процедил, скрепя сердце:
– Не валяйте дурака, Воробьев. Вы погорячились, я погорячился… Заканчивайте с вашими делами в Синоде и возвращайтесь на службу. Вы, в общем-то, правы были насчет меня и Соболева. Не с руки мне его арестовывать, потому как он обещал помочь с разводом Светланы Дмитриевны. Ее муж не так добросердечен, как вы, и зазнобы-француженки у него, увы, нет. Он не дает ей развода.
– А что же граф Шувалов? Я… быть может, это сплетни, и простите меня в этом случае, но я слышал, он к вам весьма расположен. Отчего бы вам не обратиться к Шувалову за помощью?
Воробьев спросил это, совершенно искренне недоумевая. Должно быть, большая часть сплетен прошла все же мимо него.
– Если бы дело касалось любой другой женщины, так бы и поступил. Но Светлана… – Кошкин хмыкнул. – Между нею и графом Шуваловым, скажем так, есть некоторые разногласия. Когда-то давно он отдал приказ об ее аресте, а я его нарушил. После чего и провел незабываемые полтора года на Урале.
Воробьев, давно отвлекшись от трости, вдумчиво кивнул, быть может, начав понимать хоть что-то.
– Но и Денис Соболев едва ли вам поможет, не использовав прежде в своих целях.
– Разумеется, – невесело согласился Кошкин. – Но иных вариантов пока что у меня нет. И все же в одном мы с вами похожи, Воробьев: поверьте, и я не смогут быть счастливым с кем бы то ни было, зная, что убийца на свободе. Да только Дениса Соболева я и сейчас убийцей не считаю. Однако кто-то очень хочет, чтобы я его таковым считал, и первое доказательство тому – анонимное письмо. Этот человек, его написавший, чрезмерно осведомлен о деталях убийства. Знает, к примеру, что вдову убили тростью, а не молотком – хотя это никогда нигде не афишировалось, кроме как в служебных документах. Ручаюсь, Воробьев, эту записку сам убийца и написал.
– Или ее написал свидетель, видевший, как Соболев прячет трость! – упрямо повторил Воробьев.
Кошкин прищурился:
– Дайте-ка эту трость сюда?
Воробьев, хоть еще и не закончил, отдал орудие убийства. А Кошкин, сноровисто повертев в руках, взялся за рукоятку и оперся на нее, как это и делают обычно. А после попытался пройтись.
– Ну? Что скажете? – довольный экспериментом, вопросил он у химика. И с любопытством ждал, что тот ответит. Неужто и теперь не понял?
Воробьев глядел на него хмуро, упрямо – будто и правда не понял. Но потом признал очевидное все-таки:
– Она вам не по росту… трость принадлежала кому-то гораздо ниже. Но, позвольте, Соболев как раз ниже вас, насколько я припоминаю.
– Да, пожалуй. Пригласите вашу гувернантку, будьте так добры.
Девушка явилась вскоре и охотно согласилась помочь. На редкость милая девушка. Вдобавок к хорошенькому личику, она имела еще и весьма статный рост. Длинному, как шпала, Воробьеву она, конечно, и до подбородка едва дотягивалась, но все же была чуть выше и Светланы, и Александры Васильевны, и даже Юлии Михайловны. О миниатюрной гувернантке Мишиной и говорить нечего.
Тем не менее, для нее трость тоже была коротковата.
– Это не мужская трость, а женская… – недовольный собою, признал Воробьев, когда девушка вышла. – Я опять ошибся, выходит. Убийца – женщина.
– Женщина среднего либо небольшого роста, – согласился Кошкин. – Но женщины куда реже пользуются тростями, нежели мужчины. Должно быть, та, которую мы ищем, больна либо в преклонном возрасте… Возможно, ровесница вдовы Соболевой, ее подруга…
Воробьев мало его слушал, занятый теперь самобичеванием:
– Я был так уверен… я даже не сравнивал эту трость с прочими тростями Соболева, едва завидев бурые следы на дереве. Мне и впрямь не место в полиции!
– Ну-ну будет, – почти что отечески похлопал его по плечу Кошкин. – Вы без году неделя на службе – вам простительно совершать ошибки. Лучше скажите, увидели что-то на трости через ваше стекло?
– Это засохшая кровь, по крайней мере в этом я уверен! – заявил Воробьев, вновь поднося трость к свету. – Били той частью, где рукоятка: то есть, перехватили за древко и… После кровь пытались смыть, очень старательно – но не вышло.
– А эти трещины на дереве? Честно сказать, я приехал к вам, чтобы вы подсказали, что это может быть.
– Следы от воды, – пожал плечами Воробьев – Говорю же, трость держали в воде, пытались отмыть – дерево разбухло. После ее высушили. Отсюда, соответственно, и трещины.
Кошкин покивал.
– А не могли эти следы появиться от того, что трость, скажем, выбросили в пруд вместе с прочим добром?
– Могли… – обдумав, произнес Воробьев. И мимо Кошкина чуть ли не рысью бросился из гостиной. – Если трость пребывала в пруду, то в трещинах, и в дереве, должны быть соответствующие следы. Частицы погибших микроорганизмов. Причем уникальных, которые водятся исключительно в том пруду! Через лупу я их не увижу, но через микроскоп… пройдемте в мой кабинет, Степан Егорович.
* * *
В домашней лаборатории у Воробьева не было, конечно, и половины того уюта, что в гостиной. Сюда его супруга, думается, не заглядывала ни разу: ни вязаных салфеток, ни пасторальных пейзажей на стенах. А милые некогда обои в цветочек были покрыты россыпью брызг от реактивов. То же и с диваном, покрытым столь плотным слоем аккуратно разложенного хлама, что Кошкин не нашел места присесть. Был и второй диван, но тот явно служил Воробьеву постелью, и туда Кошкин не решился сесть тоже.
Однако Воробьев любил лабораторию точно не за обои и диваны. Стеллажи с реактивами, десятки стеклянных колб, законсервированных непонятно с чем, и дорогой немецкий микроскоп – вот главное его богатство.
Водой из пруда с дачи Соболева Кирилл Андреевич, конечно, не запасся: требовалось время, чтобы ее добыть и сравнить. Однако сравнивать было с чем.
Долго и тщательно Воробьев делал смывы из расщелины дереве трости, а после разглядывал совершенно чистую, казалось бы, жидкость на лабораторном стекле. И озвучивал мудреные названия находок:
– Фрагмент личинки науплиуса… коловратка рода синхета… а это у нас кто? Не поверите, Степан Егорович: дафния магна! Самочка. Ее еще называют водяная блоха. Отлично сохранившаяся, хоть и, к сожалению, неживая. И это, скажу вам, весомая улика, потому как дафнии магна широко распространены именно в пресноводных водоемах, к коим принадлежат пруды…
Воробьев уже готов был углубиться в более пространный рассказ о блохах, но Кошкин, вовремя это уловив, оборвал:
– Итак, трость все-таки провела некоторое время