подходит под эту мерку; Катерина-то подходит, да мерка-то никуда не годится, и все основания, на которых стоит эта мерка, тоже никуда не годятся…» По мнению критика, ни способность страдать, ни кротость страдальца, ни порывы его бессильного отчаяния невозможно назвать лучом света. «Вы должны, — пишет он, — считать светлым явлением только то, что в большей или меньшей степени может содействовать прекращению или облегчению страдания». «Критик имеет право видеть светлое явление только в том человеке, который умеет быть счастливым, т. е. приносить пользу себе и другим, и, умея жить и действовать при неблагоприятных условиях, понимает в то же время их неблагоприятность и, по мере сил своих, старается переработать эти условия к лучшему».
Называя Катерину «лучом света в темном царстве», Добролюбов ценил в ней способность к протесту. В условиях нараставшей революционной ситуации, когда ожидалось всеобщее стихийное крестьянское восстание, это было закономерно. Писарев, выступая в период поражения революционной ситуации, когда надежда на стихийное возмущение народа не оправдались, пересматривает эту оценку. Он первым в русской литературе выдвигает проблему соотношения стихийности и сознательности. Лучом света он считает не Катерину, а Базарова.
«Разница между мной и Добролюбовым объясняется в двух словах, — писал Писарев матери, — Добролюбов был энтузиаст и считал некоторую долю энтузиазма необходимой для каждого честного человека, а я глубоко ненавижу и презираю всякий энтузиазм; он противен всей моей природе, и я считаю его всегда вредной нелепостью. Добролюбов думал, что жизнь может обновиться порывами чувства, а я убежден, что она обновляется только работою мысли. Добролюбов почти не имел понятия о естественных науках, а я считаю их краеугольным камнем здорового умственного развития и всякого человеческого прогресса».
4. ЧАША С ГОРЬКИМ НАПИТКОМ
С января Писарева в сенат не вызывали. Еще в ноябре он прочитал сенатскую записку и подписался под ней в знак согласия с тем, что обстоятельства дела изложены в ней правильно. Сам факт «рукоприкладства», казалось, давал основания предполагать скорое окончание дела. Но время шло, а приговора все не было. Заваленный множеством дел, сенат не успевал с ними справляться.
Писарев — матери, февраль 1864 г.:
«Я, разумеется, ничего не знаю о ходе моего дела и о том, когда оно решится, но думаю, что скоро. Вспомни, что мы в сентябре 63 г. ожидали его окончания; ведь теперь прошло с того времени около полугода. Трудно себе представить, чтобы дело могло продолжаться еще несколько месяцев. Да и неужели ты желала бы этого? Ведь я, конечно, не сомневаюсь в том, что ты прежде всего желаешь, чтобы мне было хорошо, чтобы со мной случилось именно то, что я сам себе желаю. Ну, а я тебе скажу, что самое сильное мое желание в настоящее время заключается в том, чтобы дело решилось как можно скорее. Каким бы строгим приговором оно ни кончилось, во всяком случае тот день, когда мне объявят этот приговор, будет для меня днем величайшей радости. Я очень желал бы тебя видеть и очень обрадовался бы тебе, но если бы меня спросили, чего я больше желаю, чтобы ты приехала или чтобы дело решилось, то я, не задумываясь, скажу: чтобы дело решилось… Я все такой же, каким ты меня видела в прошлом году, так же весел, так же спокоен и так же хорошо мне живется во всех отношениях; я не терзаюсь позывами нетерпения, но когда я подумаю, что мне, может быть, скоро предстоит совершенная перемена жизни, то я чувствую такую сильную радость, что мне даже не верится, что это в самом деле возможно. Пойми ты меня, я человек полный жизни; мне необходимо, чтобы жизнь затрагивала меня с разных сторон, а между тем жизнь моя полтора года тому назад остановилась и замерла в одном положении. Сначала самая остановка эта, самый застой жизни был для меня новым и очень сильным впечатлением, но теперь я уже извлек из этого нового положения все, что можно было извлечь. Я развился и окреп в моем уединении, и теперь я чувствую, что мне было бы очень полезно и приятно перейти в какую-нибудь новую сферу жизни. Я залежался на одном месте и потому буду чрезвычайно рад, когда меня куда-нибудь сдвинут. Куда — я об этом не спрашиваю. Я ко всему сумею привыкнуть и всегда найду возможность быть спокойным и довольным… Стало быть, друг мой, если ты встанешь на мою точку зрения, то ты не только будешь бояться близости решения, а напротив того, ты будешь желать, чтобы решение состоялось как можно скорее. Перед тобой и передо мною стоит чаша с довольно горьким напитком; мы вот уже полтора года все собираемся выпить это питье и все морщимся в ожидании неприятного ощущения, а чаша все-таки полна, и от того, что мы долго разбираемся в ней, не убавляется ни одной капли жидкости, и сама жидкость вовсе не становится вкуснее. Стало быть, чем скорее мы возьмем чашу в руки и начнем пить, тем лучше будет и для меня — я-то уже давно в этом убедился и с самого начала желаю только, чтобы в меня поскорее влили эту микстуру. Уж такое я питье мудреное устроил, что никак от него не отвертишься».
Еще 6 февраля сенаторы подписали приговор Чернышевскому: «За злоумышление к ниспровержению существующего порядка, за принятие меры к возмущению и за сочинение возмутительного воззвания к барским крестьянам и передачу оного для напечатания в видах распространения лишить всех прав состояния и сослать в каторжную работу в рудниках на четырнадцать лет и затем поселить в Сибири навсегда». Александр II сократил срок каторжных работ наполовину. 4 мая приговор был объявлен осужденному под расписку.
На мрачной и болотистой Мытнинской площади, окруженной глухими брандмауэрами домов, вырос эшафот. Выкрашенный в черную краску, почти квадратный помост, каждая сторона которого была длиной около восьми метров, возвышался метра на полтора от земли. Между столбиками, поставленными по углам, протянута толстая веревка. Справа на стороне, обращенной к Невскому, лестница из нескольких ступенек. В правом заднем углу — трехметровый черный столб, с которого свешивались две толстые железные цепи с большими кольцами на концах.
Среди студенческой молодежи ходили слухи, что эшафот поставлен для совершения позорного обряда над любимым писателем. Однако ничего достоверного никто не знал. Наконец в «С.-петербургских полицейских ведомостях» появилось объявление, что гражданская казнь Чернышевского состоится в четверг 19